Я бы в МГУ пошел...

Он без проблем поступает на биолого-охотоведческий в престижный для бродяг-таежников и природолюбов Иркутский сельхозинститут. 27 человек на место — таким был конкурс при поступлении. В аттестате у него всего две четверки — по русскому и литературе — учителя немного «отомстили». Как-то ученик позволил себе взбрыкнуть, когда на русском и литературе его спросили, за что ты любишь Наташу Ростову. «Да я ее терпеть не могу!» — честно признался 17-летний Юра. И медали за школьный курс Дарман не получил.

Зато на следующее утро после выпускного вечера в компании двух товарищей отправился в первую самостоятельную таежную экспедицию. Сначала в Бомнак, а затем — еще дальше по реке. Это был маршрут, подсказанный федосеевской идеей освоения Приамурья. Творческое наследие Григория Федосеева Юра ценил не меньше Фенимора Купера, а потому мечтал добраться до Станового хребта. На омороче с эвенками поднялись они по реке километров на 350, однако до знаменитых каменных хижин не добрались. Много позднее он организовал экспедицию и шел по маршруту точно, как в книге Федосеева: здесь перевал, тут озеро, там снежные бараны побежали. Все проверил. Оказалось, старик нисколько не слукавил.

В роду у Дарманов таежников не было. Что произошло, что повернуло его сознание? Возможно, все началось с книжек про индейцев. Потому вокруг города все облазил на сто раз. А живописная Мухинка вообще стала вторым домом. Через много лет вышла его книга, посвященная этим заповедным местам. Вообще-то, он хотел стать географом. Однако родители не потянули бы учебу в МГУ, а все другие вузы — чересчур простой вариант для него. Так что отправился в Иркутск. Одноклассник Юра Кириченко подбил: мол, поехали учиться на охотоведов. Это такие серьезные ребята! Опять же охота, рыбалка, лодочные моторы да промысловое оружие. А еще дал почитать подборку дискуссионных статей в журнале «Охота» на тему «Каким должен быть охотовед». Понял Дарман — то, что надо. Поехали.

Сейчас Ю. Кириченко — главный специалист Амурохотуправления и смотрится там совсем неплохо — словом, человек на своем месте. А Дарман пошел непроторенной дорогой.

Стал перед выбором

Уже на третьем курсе появились душевные сомнения, а за ними — внутренние борения. Это после охотничьей практики в госпромхозе. В душе Юрий не охотник, хотя, если требуется, изюбра на прокорм добудет, и капкан на соболя профессионально настроит. Охотничье хозяйство... что? Усушка, утруска, мышеядение, заготовка папоротника да грибов, соление рыбы да заготовка пушнины (тысячами), мяса (тоннами). Тут Дарман засомневался. Не хотелось отдать на заклание жизнь за папоротник, прозябая в должности начальника заготовительного участка.

«Вот и в жизнь ты вышел — не Маклай, не Пришвин. Единицей штатной «Заготживсырья» — такая «программная» песенка была в те годы у будущих охотоведов. Но опять же ему повезло — попал на практику в Баргузинский заповедник, что на Байкале. Там он понял, что есть и другое решение, как приложить свои силы и мозги. Последние пару лет в вузе экзамены сдавал досрочно, поскольку его вызывали в заповедник, где Дарман изучал поведение соболя да писал диплом. Предполагал, что напишет настоящую научную работу, и его станут рвать на части, наперегонки приглашая на работу. Но хотелось остаться на Байкале. Однако отправился-то Юрий в Амурскую область, в Кундур, принимать контору «Заготживсырья», то бишь охотхозяйство. Впрочем, в том же здании снимал угол и Хинганский заповедник, которому требовался человек, умеющий писать летопись природы. Трудно было открепиться от охотхозяйства, но удалось.

В заповеднике он стал первым в его истории научным сотрудником. И написал первые летописи. Но сначала исходил всю территорию, познакомился, сроднился с краем. Защитился через семь лет. Причем аспирантуру не заканчивал — стал соискателем. Просто он был по-доброму нахальным парнем, все прочитал, изучил, так что умом, знаниями взял ВАК. Но началось все с плана диссертации. Он разослал его всем ведущим ученым —«копытникам» Союза — в сорок адресов, включая ведущих профессоров. Восемь ученых мужей ему ответили. С ними он до сей поры переписывается и дружен.

О том, как Дарман делал научные работы, я наслышан от охотников, с коими он делил зимовье, от охотоведов. Тот еще был романтик тайги. Таким он им всем запомнился.

— Юрий Александрович, чтобы написать диссертацию по косуле, это ж руки по локоть в крови должны быть. Как насчет гуманизации творческого процесса охотоведа?

— Действительно, проблема. Диссертацию я писал по оседлой косуле Хинганского заповедника. Там почти без крови обошлось. А когда принялся за большую работу (думал, что докторскую) по мигрирующей косуле, то порой в день добывал по десятку косуль. Работа связана со сбором черепов, классифицированием, антропометрией. Брал пробы на генетику, физиологию, на паразитов и так далее. Отправлял их за рубеж или в Москву. Все эти эксперименты закончились ничем, поскольку по разным причинам нигде добытый мной материал не пошел в работу. Все пропало. Выходит, Бог наказал меня. Ведь я убивал-то ради любопытства, хоть и научного. Впрочем, я сам себя наказал. Нельзя убивать животину из любопытства.

Я не осуждаю охотников. Охотничий промысел — нормальная мужская страсть. Главное — понимать, для чего это делается. Когда добываешь животных для подспорья в жизни — это одно. Как-то пришел по путику к капкану, вижу — в нем живой соболь с отмороженными лапами. Тут, хоть как, животинке смерть. Подержал зверька в руках и довеку заказал себе ловить соболей. А копытного из карабина стреляешь так, чтобы животное не мучилось. Но это промысел, и потом без карабина по тайге не походишь.

Любопытно, что там за сопкой. Для мужчины это нормально, если все по закону. А вообще, я был не такой уж плохой охотник: подкравшись, гладил по шерсти косулю на лежке, кабаны подходили к моим ногам. Сейчас я охочусь иначе: купил хороший фотоаппарат. В коллекции снимки слонов, африканских леопардов, пятнистых оленей, опять же косуль и многих других. ...В 1986 году защитил диссертацию в Москве (если защищаться, то уж по максимуму) во ВНИИ природы.

Вся изюминка работы вот в чем. Была рядом с Хинганским заповедником некая территория в 20 тысяч гектаров, на которой паслись 3,5 тысячи голов крупного рогатого скота. В год, когда я пришел в заповедник, на этой территории был создан филиал Антоновского лесничества. И стало возможным отследить, как на наших глазах природа зализывает раны. Медленно исчезали набитые коровами тропы, поднимался подлесок, стала увеличиваться численность косули — с нескольких на тысячу гектаров до 50. И это всего за семь лет! Появился кабан, появились хищники. Это обычный всплеск численности, показывающий нам, что все в природе может быть, что она самодостаточна — только не надо ей мешать.

Из заповедника шагнул в политику

Хинганский заповедник дал ему возможность повоевать за природу. Как это нередко случалось прежде, на заповедник партия «бросила» нового директора, прежде подвизавшегося на ниве хранения плодов и овощей, что является делом нужным, но весьма далеким от заповедного. Новый руководитель во исполнение продовольственной программы (была такая) загнал в заповедник коров, стал расширять покосы. Полтора года жизни ушло у людей неравнодушных на то, чтобы убедить партийных бонз, что не тот человек ведает заповедным делом. Убедили, хотя «прессовали» восставших жестко. Были и ложь, и наветы, и взыскания.

Обитал Дарман тогда в Кундуре. Подобно дворняге ютился в зимовье три на три метра. Зато побился за правду, отстоял гражданскую позицию. И потом был интересный опыт работы по расширению заповедника — каждые два-три года хоть немного, да прирезали к нему. В бытность его работником заповедника ООПТ стала вдвое просторнее. Юрий Александрович именно там учился мыслить шире. Из лаборантов вырос до зама директора заповедника по науке при 14 подчиненных. Ему полагалось знать все — от насекомых и растений до климата и гидрологии. Много читал. Его «экосистемный подход» формировался именно там. В институте этого не могли дать — там другая задача, поскольку готовили в охотоведы. Экологом он стал в заповеднике.

Загнивающий капитализм увидел воочию

Понятно, Дарману со временем стало тесно в заповеднике — всего 1 000 квадратных километров, где знаешь все. Шесть месяцев в тайге, и все время крутишься на этом пятачке — скучно. Его пригласили работать в АмурКНИИ, предоставили первое в его жизни жилье — общежитие со всеми удобствами. Появилась возможность путешествовать по всей области. Причем это были те пять лет, когда в родном Отечестве еще давали деньги на науку. Да и статус работника академии давал возможность заниматься делом всерьез.

Первая крупная его работа — обосновать необходимости строительства Дагмарской ГЭС на горной Селемдже. В общем, постановка вопроса в точности, как в случае с Наташей Ростовой. И очень сложно оказалось на нешуточные деньги, которые дал на экспедицию «Ленгидропроект», сказать твердое «нет». Мол, нельзя строить Дагмарскую ГЭС. Драка с учеными и производственниками была серьезная. Его «поваляли в пыли» — сначала в Благовещенске на научном совете АмурКНИИ, затем в Хабаровске, Владивостоке. Вся академия проголосовала за реализацию проекта. Но Дарман едет в Москву, и только там мощная экологическая экспертиза сказала «нет». Как понимаете, это не улучшило отношений с местным академиком и другими не менее ответственными людьми. Зато он научился бороться как общественная организация в одном лице. Пошел по деревням, собрал тысячу подписей встревоженных амурчан, научился убедительно писать в журналы и газеты, выступать публично.

На этой волне в 1985 году его избирают в депутаты областного Совета. Нешуточная была борьба — девять кандидатов. В «финале» победил даже полковника милиции. Дальше — больше. Общественные организации он создавал, сколь помнит себя. Первую еще в шестом классе. Чересчур внимательно прочитав учебник политэкономии, все не мог успокоиться, не находил ответа на сакраментальный вопрос: как получается, что в стране такие мудрые руководители, а промышленность продолжает выпуск черных галош? За эту непонятливость и глупые вопросы позже его долго не выпускали за рубеж. Но он все наверстал, увидел своими глазами загнивающий капитализм.

«Импортные экологи — симпатичные и честные ребята»

Первая международная встреча при его участии состоялась в 1986 году в Хинганском заповеднике — это был конгресс по журавлям. Приехали гости из ГДР. «Служба» пасла наших и иностранцев неусыпно. И тогда он, наконец, заговорил по-английски. Оказывается, его понимали. Стали приглашать за рубеж — в Европу, в Соединенные Штаты. Но пяток лет на всякий случай его придерживали.

— Как тебе загнивающий капитализм? — спрашиваю Юрия Александровича.

— Разный. Удивительно, но Россия с завидным упорством повторяет ошибки Запада. Пример? В мире есть три-четыре стандартных модели государственного управления. Нет, мы придумываем пятую. Реформирование в природном комплексе идет вовсю, однако все никак не находится места, куда, скажем, «засунуть» заповедники — нет им места. На обжитой территории Штатов национальные заповедники — это небольшие пятачки сохраненной природы. Чтобы создавать новые и расширять ООПТ, надо изымать частную землю, выкупать ее, и это непросто. Но зато за Денвером, на окраине страны, сохранены национальные лесные массивы, крупнейшие национальные парки. И это заповедное хозяйство приносит огромную прибыль. Так дайте отдохнуть Сихотэ-Алиню и другим природным жемчужинам, и через двадцать лет они станут работать на экономику державы так же, как золотодобывающий промысел! Конечно, никогда не знаешь наверняка, как будет работать тот или иной проект. Но считаю, что инвестирование в природу позднее будет приносить прибыль.

Сейчас мы помогаем создавать новые заповедники. В Приамурье их три. Нас критикуют, мол, не там создали, надо было левее или правее выбранного места. Но ведь политика это искусство возможного. Сначала мы оцениваем самое важное, красивое, ценное для охраны природы. Затем начинаем смотреть, какие существуют ограничения для избранного проекта. А потом ищем компромиссное решение с участием всех заинтересованных сторон. В итоге получается так, что через три десятка лет эти территории оказываются уникальными: вокруг-то все уничтожено. Это беспроигрышное вложение денег, но оно требует от участников процесса терпения и мудрости.

— Что за люди — американцы, европейцы, кто с тобой работает на ниве сохранения природы?

— Разные. Есть уникумы, вроде Дэйвида Гордона из международной «зеленой» организации ПЕРК. Он приезжает к нам с 1993 года, и мы пытаемся создать здесь общественное природоохранное движение нового стиля. Прекрасно владеет русским. С ним мне куда проще, чем с русскими собратьями по «зеленому оружию» из Приморья, куда я пару лет назад пришел руководить отделением Всемирного фонда дикой природы. Проблема несколько шире. Есть у меня хороший товарищ из Штатов — Дейл Микелл, занимающийся проблемами сохранения диких животных. Прекрасный ученый, но, кроме науки, его ничто не интересует. Он готов заниматься тиграми сколь угодно долго, вешать им ошейники, отслеживать их в дикой природе. Но можно до дыр изучать некий предмет, но так ничего и не сделать. Сейчас, к примеру, надо поймать десять приморских леопардов и повесить ошейники. Важная работа? Наверное, важная — осталось всего тридцать особей. Но если ты взял на науку три миллиона долларов, то никто тебе больше не даст столько же на создание заповедника для тех же леопардов: природа этих денег одна. Они растут в одном и том же месте. В Штатах, в основном.

Вот разные подходы иностранцев к общему делу в России. Хотя все они по-настоящему любят Россию, изучают русский язык, женятся на россиянках (наши жены лучшие в мире!). Между прочим, этим американским хлопцам на родине не хватает свободы. Нет ощущения первозданности и девственности природы, да и люди тамошние в лес идут со своей газовой горелкой, питьевой водой — все несут с собой. Вот вам и свобода!

— Я объехал примерно треть мира, — продолжает Юрий Александрович. — И чем больше езжу, тем отчетливей понимаю: наш Дальний Восток самый богатый, самый дикий и прекрасный край на земле! Дикая природа, «первобытные» отношения меж людьми, наполненные душевностью, свободой, чистотой, — это Дальний Восток. Я только что из Бразилии. Перед поездкой нарисовал себе картину: Амазонка — заветный, манящий путешественника край, дикая природа... А от Амазонки едва ли осталась треть, поскольку все пройдено сплошными рубками. Джунгли революционно преобразовываются: деревья сваливают и сжигают, идет полная «зачистка» территории. А индейцев потеснили на самый север. Вместо девственной природы — стройные ряды пальм. Да и весь остальной мир такой же! Спасибо мошке да комарам, что не позволяют в наших краях чересчур по-хозяйски селиться людям. Шутка...

— Гималаи — последняя остановка в жизни?

— Мотаюсь по свету много и, кажется, уже наездился, — рассуждает наш современник. — Получается, перемещение тела в пространстве ничего не меняет. Пространство души гораздо важнее тела. Шамбала и в тебе: указывает место, где, по преданиям, живет душа. Это серьезно. Но поездить надо: без этого не поймешь простого. Ведь всегда кажется, что за горизонтом лучше. Хотя на самом деле все рядом. Но чтобы истинно полюбить родной край, надо увидеть другие страны. Бюджет общественной организации WWF многомиллионный, в надежных долларах. Но деньги утекают как вода в песок. Сейчас для меня главное — не дать разрушить созданное за десятилетие. Я оптимистический меланхолик и полагаю: не видя свет в конце тоннеля, ты все равно должен продолжать идти. Важно находиться в пути. Но в целом экологическую ситуацию оцениваю как крайне тяжелую.

— Ты все время в пути. А ведь у тебя семья, дети.

— Да, 30 дней в году только в пути из Владивостока в Хабаровск и обратно. Довольны ли мной дети? Боюсь, что нет. Дочка сейчас оканчивает Владивостокский университет, она биолог. Она намерена отправиться работать в Хинганский заповедник и на станции ретродукции выращивать птенцов журавлей, аистов и выпускать их в природу. Получится ли из нее зоолог — не знаю. Она здорово рисует птиц и зверей в природе. У нее вообще талантов гораздо больше, чем у меня. Надеюсь, дочь найдет себя в этой жизни. У нее хороший английский.

Сын... Я хотел, чтобы он стал таким же бродягой, как отец. Но у него другие интересы, характер. Он гуманитарий с уклоном в философию, социологию. Я его таскал в тайгу до шестого класса, но потом увидел: парню тяжело, не его это — комары да неудобства бродячей жизни.

— Кроме работы, что еще тебе интересно?

— Чем больше живу, тем больше понимаю, что мы не можем изменить мир, можем изменить только самих себя. Поэтому я пытаюсь углубиться в собственный духовный мир, пытаясь постичь самого себя. А в работе... Просто я считаю, что управление подразделением Всемирного фонда дикой природы — это последнее испытание на моем пути. Я всегда предпочитал работать сам с собой, теперь приходится работать с людьми. Это самое сложное в этом мире. Надеюсь, справлюсь с этим испытанием — деньгами и властью. Если пройду достойно — значит откроется путь к духовному учительству.

— Знаю, ты нешуточно истязаешь себя и физически. Пару слов о своей методе.

— Раз в десять дней — два голодных дня. Это самый легкий способ очищать самого себя от скверны, подъедающей изнутри. Хотя б раз в десять дней надо выезжать в тайгу на одну ночь, посидеть, прислонясь к дереву, чтобы ни одной дурацкой мысли о суете мира не осталось в голове. Я научился расслабляться полностью. Если я ухожу с работы в девять вечера, то дома оставляю последнюю мысль о работе. Разделяю мир на до и после. Я поселился во Владивостоке — знаешь, какие там закаты! Подо мной Амурский залив, солнце садится за хребет. Именно то, что позволяет выживать. А работа непростая — 10—12-часовое сидение за компьютером. Бумаги, разговоры, переписка, примерно 100 писем в день. За квартал — около трех тысяч. Я и офисом управляю посредством компьютера — 25 человек в единой системе. Словом, стремлюсь управлять эффективнее. Хорошо еще, что у меня «есть язык», владею компьютером, могу одновременно 5—6 дел «крутить в голове».

— Что можно планировать в этой жизни?

— Через 2,5 года перебираюсь в Гималаи. В Бутан еду уже в октябре этого года — надо приглядеться. Посмотреть, есть ли там Шамбала. Это нормально, главное — этого сильно хотеть. Если ты чего-то хочешь, рано или поздно оно произойдет. Я ждал путешествия по федосеевским местам двадцать лет, и все получилось по-моему, в точности, как мечталось. Так же и с Тибетом. Ведь это мы сами формируем этот мир. И потом вся жизнь — цепь и череда важных точек. Когда назад смотришь, у тебя таких решающих точек пять-шесть — тех, что определили всю твою жизнь. Важно не увлечься и не перейти на ходьбу по кругу.

Возрастная категория материалов: 18+