Запросто двух крепких мужиков за опояски поднимал над головой. И при таких физических данных слыл он человеком крайне добродушным и даже... робким. Никто его по имени не звал, только по фамилии - Жабкин. А чаще всего обходились прозвищем - Медвежья Лапа. Прилепили такую прозву мужику за физическое строение его ног - тумбообразных, кривоватых, с широченной ступней размера, наверное, шестидесятого. Появился Жабкин на полустанке в конце тридцатых годов, незадолго до войны. Освободили его из какого-то лагеря, где он отбывал срок за убийство односельчанина. Колол он дрова, полено отскочило и попало соседу в голову. И хотя были свидетели той случайной трагедии, да и сельская общественность ходатайствовала за мужика - не повинен, но судьи сочли иначе и влепили Жабкину "десятерик", чтобы неповадно было деревенских жителей жизни лишать даже ненароком. Хорошо, что еще политическую статью не пришили - пострадавший был колхозным активистом. Повезло и в другом - через некоторое время Жабкину срок скостили, заменив поселением в Тыгдинском районе с местом жительства на железнодорожном разъезде Тымерсоль. Это рядом с Тыгдой и примерно в тридцати километрах от Магдагачей. Определили и род трудовой деятельности - ремонтером в бригаде путейских рабочих: шпалы таскать да костыли забивать. Единственное упущение властей - жильем не обеспечили. Однако Жабкин из положения вышел, приспособив заброшенный погреб. Сложил печку, соорудил нары и стал жить. Первым делом вскопал изрядный кусок земли и засадил его картошкой и прочей огородиной... В бригаде не могли нарадоваться на трудолюбивого и безотказного работника, управлявшегося за троих. Тяжеленные лиственные шпалы, даже двойной длины - для стрелочных переводов, перетаскивал на плечах в одиночку, костыли забивал с одного удара, платформу гравия разгружал за пару часов, шуруя без остановки огромной лопатой... Работая за полбригады, он и ел соответственно. Артельная стряпуха ставила в обед перед ним солдатский бачок борща и такую же емкость каши или картошки с мясом. Жабкин снедь оприходывал самодельной деревянной ложкой вместимостью с половник. Ел степенно, с достоинством человека, трудом заработавшего право на трапезу. Поев, аккуратно сметал крошки в ладонь и отправлял в рот. Перекрестившись, кланялся стряпухе: "Благодарствуем, кормилица! Дай бог тебе здоровья..." Ужином в артели не кормили, поэтому в своей землянке Жабкин готовил сам. В объемистый казан, вмазанный в печку, крошил мясо, картошку, морковку и все остальное, что было в припасах, сыпал пшено или гречку. Когда варево подходило, выгребал его в медный тазик и доставал свою, как шутили путейцы, сиротскую ложку. Пока ел, в казане закипала вода. Кинув в кипяток добрую жменю каких-то трав и листьев, он долго и с видимым наслаждением пил "чай", прикусывая от куска сахара мизерные крошки. Мясо Медвежья Лапа добывал сам. В тех местах и сейчас дичь не перевелась, а в ту пору косули и лоси разгуливали прямо по насыпи, предпочитая при переходах твердый путь болоту. Жабкин это дело усек. Еще в лагерное бытие кто-то научил его ставить петли на косуль и зайцев, эту науку он стал применять и в артели, чем сильно радовал рабочих: мясо не выводилось, в то время как в других бригадах пробавлялись казенной солониной, да и та была в очень скромных количествах. За зиму Жабкин связал какое-то подобие бредня. Доброй нити не нашлось (в те времена это была большая редкость), поэтому обошелся обыкновенным упаковочным шпагатом. Бредешок получился так себе - грубый, тяжелый, но предназначение свое выполнял. Облавливая ближние озера (а их в округе было много), артель нередко баловалась свежей рыбкой. Если с пропитанием у Медвежьей Лапы все было в порядке, то с обувкой и одеждой - трагедия. Самые большие размеры, имевшиеся на железнодорожном складе, ему не годились. Но мужик приловчился, нашел выход из положения. Штаны и рубахи шила ему какая-то сострадательная душа. А так как с материей в те годы было трудно, в ход шли солдатские шинели, плащ-палатки. В качестве полушубка он использовал, немного укоротив полы, кондукторский тулуп. Примерно до шестидесятого года товарные поезда сопровождали кондукторы, стоя на тормозных площадках. Зимой их укутывали в огромнейшие тулупы, наподобие постовых. Зимой и летом обувкой богатырю служили поршни - собранные у щиколотки сыромятным ремешком куски невыделанной коровьей кожи. Только зимой, кроме портянок, он надевал под них стеганные из ваты и шинельного сукна бурки - какое-то подобие носков. Неладно скроенный, но крепко сшитый, Жабкин обладал завидным здоровьем. До трескучих морозов ходил без шапки и рукавиц, в "полушубке" нараспашку. И ничего - даже не чихал. Но однажды, проверяя самоловы, угодил в полынью. Пришел на полустанок в громыхающей заледенелой одежде. К вечеру у мужика поднялась температура, и решил он сходить в больницу. Ему бы надо было дойти до Тыгды - совсем рядом. Но в районной амбулатории железнодорожников не принимали, и Медвежья Лапа подался в Магдагачи, в амбулаторию железнодорожную. Тридцать километров по шпалам! По сорокаградусному морозу! А ведь дошел! Дали ему порошков, пол-литровую бутылку микстуры. Велели зайти через семь дней. Жабкин, переночевав у кого-то из знакомых путейцев, пришел утром. Поблагодарив врача за лекарство, он сообщил, что ему крепко полегчало, и попросил дать снадобий побольше, потому что на вторую ночевку он не останется - неудобно людей стеснять. Докторша от испуга потеряла дар речи. То, что она дала мужику, было рассчитано на недельный курс лечения, а он слопал все за один прием, и... живой, не помер! История умалчивает о дальнейшем лечении Медвежьей Лапы, но то, что он благополучно дожил до начала войны, точно. Потому что именно с войной связан еще один интересный факт из жизни Жабкина. На фронт его не взяли, потому что из-за своих конструктивных особенностей он не подходил к службе в армии. Но главной причиной было то, что еще не закончился срок наказания. Так ему и сказали в военкомате. И тогда Жабкин... сбежал. Собрал котомку, никому ничего не сказав, сел на товарняк и рванул в сторону фронта. Без документов, без денег... Беглеца-патриота задержали под Читой. Привезли в Тыгду под конвоем, сдали прокурору. Тыгдинский прокурор в отличие от тех крючкотворов, которые упекли мужика в лагеря, был человеком, безусловно, умным, честным и не без юмора. Бог ведает, что и как говорил он Жабкину. Никто не знает, что тот ему отвечал. Только после их беседы Жабкин обмолвился, что для него прокурором объявлена генеральная задача - содержать вверенный участок пути в наилучшем состоянии, потому что по железной дороге отправляются на фронт всякие важные для победы над врагом грузы. И она должна работать бесперебойно. И стал Жабкин выполнять эту поставленную прокурором генеральную задачу с превеликим рвением. Ходил в ударниках, даже невзирая на то, что был спецпоселенцем. Почти весь заработок перечислял в фонд обороны. Охотясь на косуль и лосей, сдавал мясо для фронта. Однако не дожил он до светлого дня Победы всего месяца два-три. Смерть его была нелепой и трагичной. Пытаясь прирезать попавшего в петлю лося, попал под его смертоносное копыто. Удар пришелся в живот. И такой он был силы, что лопнула кожа. Километров семь шел, истекая кровью, Жабкин. И почти дошел: у самого полустанка силы покинули богатыря... Давно нет Жабкина Медвежьей Лапы. Да уже практически нет и самого полустанка Тымерсоль. Живет в поселочке всего-то одна семья, да держат несколько дач жители Тыгды и Магдагачей. Вряд ли кто из них помнит и знает об этом человеке. И я бы не знал, не расскажи мне о нем мои родители, не единожды общавшиеся с ним. Рассказ мне запомнился. Конечно, некоторые детали забыл, а что-то придумывать не хочется. Не тот случай.

Возрастная категория материалов: 18+