Наш отец умер в 1935 году. Хозяйство было немалое: две коровы, 20 овец, два теленка, годовалый бычок. И мы, малолетние, кормили скот сеном, поили, как могли содержали огород - сажали картошку, овощи. Когда всех мужчин позабирали на фронт, нас, подростков, заставили работать еще и в колхозе. Если откажешься то стращали, что отрежут огород: кол возле крыльца вобьют, а дальше тебе нет хода. Такое было условие. Конечно, гуманным его не назвать никак, но война есть война. В 1943 году я следом за старшей сестрой уже по-взрослому начала работать в колхозе. Бригадир привез меня на полевой стан, где молотили хлеб. Возить с поля снопы было некому. Набрали нас, несколько сопливых возчиков, дали по лошади, сбрую и рыдван с бастриком. Живем на полевом стане, как в казарме. По утрам бригадир кричит «Подъем!», а вечером ему не надо было кричать «Отбой!» - от усталости все валились с ног. Утром снова «Подъем!» У меня до сих пор осталось воспоминание, что я даже не успевала заснуть - так тяжело было вставать. Все силы были отданы, чтоб обмолотить хлеб и сдать государству. Хлеб, т. е. зерно, везли на лошадях, на подводах в Бийск на железнодорожную станцию. Все для фронта, все для победы - это был не просто лозунг, призыв. В этом был смысл жизни миллионов. Нам хлеба не давали - лишь варили в котле затируху, или, как сейчас называем, клейстер. Помню, черпак в миску нальют, сверху молочка домашнего добавишь, потом этот «клейстер» картошечкой закусишь. И рад, хоть так обманул вечно голодный желудок. Тяжело было, но бомбы на нас не падали, пули не свистели, и не прятались мы от немцев. Зато работушки хватало - круглый год без перерыва! Куда только нас ни бросали: зимой - лесозаготовки, весной - сев, летом - сенокос, осенью - уборка хлеба. Комбайнов не было, урожай убирали жнейками. Все, что было сжато, надо еще связать в снопы. Норма каждого - сто куч по десять снопов. Если не выполнишь, и затирухи не дадут, и трудодень не запишут. Современной молодежи такое даже в страшном сне не приснилось бы! Было очень голодно, холодно, ни обувки, ни одежки - обносились мы вконец за войну. Это еще полбеды. Когда стали приходить похоронки - кругом беда настала. Трое моих братьев погибли. Один пришел раненый: перебитая правая рука не разгибалась. Дома побыл всего шесть месяцев, и снова его взяли в армию. Демобилизовался в 1946 году, но домой не вернулся: насмотрелся, в каком аду мы жили. Тогда село все отдавало государству: брали 500 литров молока с коровы, мяса - 53 кг, сто яиц, полтора центнера картошки, не считая шерсти, шкур КРС и 500 рублей. Сначала все это шло в фонд обороны, а потом на восстановление народного хозяйства. Колхозники ничего не получали на трудодни - ставили только палочки. Так было до 1953 года. В деревнях и селах жить стало невозможно - налоги задавили людей. Маленкову «спасибо» говорю до сих пор: при нем налоги были отменены. К чему все это я пишу? Сейчас наше родное правительство и Госдума решили доконать тех, кто еще жив остался: пенсию, заработанную таким трудом, дать им самую минимальную, а тарифы на квартиру - самые максимальные. Вуз мне не пришлось окончить, но были колхозные «университеты». Когда я пошла на пенсию в 1986 году, то получала 95 рублей. Тогда моих и мужниных пенсионных денег хватало, ведь за квартиру, свет, воду, мы платили 20 рублей. Мне сейчас 74 года, болезней всяких хватает, работать в огороде мне уже тяжело, а пенсия всего 1845 рулей, но за квартиру начисляют по полной программе. Меняйте квартиру - один ответ у чиновников. Как же я отдам эту квартиру, если мы с мужем ее заработали? Он отслужил в армии сорок один год, у меня стаж чуть меньше. Прожили с ним в этой квартире 45 лет, отсюда его похоронила, здесь он сделал, что мог, своими руками. Как меня выдернуть из этого гнезда? Да и что я могу сделать в другой квартире - у меня нет на это сил. Вот такая благодарность труженикам тыла за труды их непосильные. Благодарю наше городское начальство за медаль к 60-летнему юбилею Победы. Надеюсь, что матушка наша Россия не последний кусок доедает, найдутся средства, чтоб и пенсионеры не доедали последний кусок хлеба.