Обычно самые хорошие слова произносятся тогда, когда адресат их не слышит - покоится в гробу. Бородина миновала чаша сия: мы, коллеги, часто говорили ему в глаза комплименты. Он был уникален во всем: и в творчестве, и в быту. Надо быть совсем черствым, чтобы не заметить щедрости и широты характера этого человека, и совсем грубым, чтобы хоть раз не поблагодарить его. За хохму, которая подняла настроение во время трудных гастролей. За вкуснейшие рогалики, испеченные им и принесенные нам перед репетицией. За его неописуемое гостеприимство. За его неповторимый юмор и непередаваемый артистизм. Со смертью Бородина становится еще более тонким тот тончайший слой истинных русских интеллигентов, которые, к счастью, пока не перевелись совсем. Самое главное, на мой взгляд, в Эдуарде Яковлевиче - то, что он был яркой личностью. Артиста узнавали издалека Первое, что думали благовещенцы, встречая на улице Бородина: «Это, по-видимому, какой-то заезжий артист к нам сюда, в провинцию, заглянул. Из Москвы, должно быть». Он всегда выделялся в толпе своим костюмом, прической, особой статью. Никогда не сутулился. Шел прямо, развернув плечи, с примечательной, почти царской осанкой. В советские времена, в эпоху тотального дефицита, амурчане ходили в основном в стандартной серой или черной одежде. Эдуард Яковлевич выпадал из ансамбля, был, так сказать, белой вороной. Любил облачаться в костюмы разных цветов... вплоть до сиреневого или оранжевого. Больше всего обожал светлые тона. «Блатным» не был, доступа к базам и складам в магазинах не имел. Поэтому очень многое шил сам. Великолепно вязал. Множество его знакомых приобрели изготовленные им добротные шарфы и рукавички. Причем цена была предельно смешная, чисто символическая. Он вязал не для продажи - для души. Душевно он был богат неимоверно. Всегда приветлив, контактен, но далеко не прост. Когда человек был ему не симпатичен, он не прерывал с ним отношений полностью, если того требовала ситуация, но уже и не раскрывался до конца, уходил в себя. Как говорится, умел держать дистанцию. Не позволял, чтобы хамили ему, но и сам никогда не тыкал другим. Удивительно, но даже с детьми он всегда разговаривал на «вы». Дом, в одной из квартир которого жил Бородин, тоже был приметным. Метров за сто бросались в глаза цветной балкон и витражи вместо стекол. И внутри бородинское жилище было настолько необычным, что после его посещения оно стояло перед глазами несколько дней. В небольшой кухоньке учитывался каждый сантиметр. Выстроена барная стойка, а перед ней столик и несколько сидений. В баре под стеклом красовалось множество бутылок, наполненных разноцветной жидкостью. Бородин пил мало, но обожал настаивать водку на разных травах и специях. Взрослые с восторгом разглядывали яркие этикетки. Их создатель талантливо изощрялся в названиях. Например, ужасно горькая настойка из полыни имела название «КПСС». Хозяин не любил эту политическую организацию, не ладил с ней, вот и отомстил по-своему. Впрочем, еще больше он не любил сегодняшнюю власть. Настойка со змеей называлась «Привет от Чубайса»... Зал напоминал музейное помещение. Одна стена выложена речной галькой. На другой располагались своеобразные стенды с фотографиями о гастрольной жизни артиста. Когда включалась специальная подсветка, зал казался ирреальным, таинственным. В другой комнате располагалась мастерская. Там находились куклы, изготовленные руками мастера за полвека его кипучей деятельности. По ним можно было изучать мировую историю... выпучивал зенки недобитый фриц и щурился Чан Кай Ши, дымил сигарой американский дядя Сэм и обнажал мускул работяга негр. Дети, попадавшие в этот необычный сказочный мир, не отводили глаз от многочисленных зайчиков и лис, медведей и черепах. В каждой комнате были свои разноцветные светильники и шторы. Тихо играла инструментальная музыка... «Может ведь человек сделать из заурядной квартирки такую «конфетку»!» - думали мы, выходя из бородинского пристанища, и мечтали сами придумать тоже что-нибудь эдакое. Но, конечно, нам было некогда, мы куда-то спешили и думали: вот-вот наступит время - и мы обязательно наведем порядок в собственном доме, как навел его Эдуард Яковлевич. А он, в отличие от нас, никогда ничего не ждал, не откладывал на потом, жил сегодняшним днем, понимал, что завтрашнего может не быть. Поэтому очень много успел. Бородинский бугор Знаю Эдуарда Яковлевича уже шесть лет (язык не поворачивается сказать «знал»), готовил о нем очерк к 75-летию, неоднократно был вместе с ним на гастролях. Когда кому-нибудь рассказываю об этом удивительном человеке, его богатой событиями, насыщенной жизни, о его родине говорю в самом конце повествования. «Наш он, - подчеркиваю,- амурчанин. Из Березовки Ивановского района. Из бедной семьи», - «Да ну! - удивляются слушатели. - А мы считали, что сделать карьеру можно только в столице! И с огромными деньгами». Он действительно вырос в большой семье. Родительский дом высился на бугре. Отсюда юный Бородин научился смотреть далеко вперед... Дома того уже давно нет, но это место до сих пор березовские жители называют «бородинским бугром». С самого детства единственный бородинский наследник мечтал стать артистом. Имя Трофим, данное родителями, он счел для себя неподходящим, незвучным, и выбрал иное - Эдуард, в честь Эда из «Серенады Солнечной долины». Бегал в кино, потом дома изображал целые сценки из фильмов. Поскольку он был единственным мальчишкой в семье, легко научился у сестер шить и вязать. Играл в куклы, а когда те рвались, прекрасно их чинил, новые делал. В будущем видел себя только на сцене. Отец, простой крестьянин, не поддерживал инициативу сына, упрекал его в прожектерстве. Даже когда сын стал солистом ансамбля песни и пляски Группы советских войск в Германии, получил звание лауреата фестиваля Балтийских стран и почетную серебряную медаль «За заслуги перед Германией», отец вздыхал: «Не делом ты, Трошка, занялся. Петь и плясать - большого ума не надо. Ты бы лучше трактористом стал или механиком в МТС устроился». Когда Эдуард приезжал домой в белом костюме, блестящих узких туфлях и широкополой шляпе, милиционеры, прекрасно зная, кто он такой, считали своим долгом постоянно проверять его документы. Интересно было взглянуть в нашей закрытой зоне на иностранный паспорт! В шестидесятые годы, расставшись с Австрией, Германией и Венгрией, Бородин жил и работал в Прибалтике, выступал в одной программе с такими признанными звездами советской эстрады, как Иосиф Кобзон и Лариса Мондрус. В это время он уже профессионально занимался куклами, озвучивал и изготавливал их, сам писал сценарии. Объездил полсвета. Очень гордился, что побывал даже на Северном полюсе. Вернулся в родные места и долгие годы руководил коллективом «В гостях у кукольного мастера». Помню, в одном из районных Домов культуры Бородин на авансцене показывал свой коронный номер... обезьянку, которая двигалась как живая, потому что мастер незаметно дергал за ниточки. Мальчонка лет пяти все время спрашивал свою маму: «Здесь так холодно, обезьянка не замерзнет?» Мама убеждала сына: «Она не может замерзнуть, потому что искусственная». Мальчик не хотел в это верить и чуть не расплакался. После представления мама спросила Эдуарда Яковлевича: «Можно к вам подняться на сцену и показать моему сыну вашу куклу-обезьянку?» - «Разумеется», - улыбнулся артист и показал парнишке, как ему удается оживить куклу. Мальчик был несказанно рад и сказал, что, когда вырастет, тоже непременно станет артистом. Мы осиротели Бородину было далеко за семьдесят, но он, в отличие от многих его ровесников, живо интересовался событиями у нас и за рубежом. На гастроли всегда брал с собой портативный радиоприемник, внимательно слушал утренние новости, и отвлечь его в этот момент считалось жутким преступлением. Еще в дорогу он захватывал электроплитку, сковороду, кастрюлю, потому что готовил еду сам, не признавал столовскую. Иногда мы, артисты, ворчали, недовольные ассортиментом пищи, но ни один из нас не пожелал подменить его в столь сложном деле - вставать в пять утра и готовить завтрак. Порой Бородин был для нас как отец. Мы доверяли ему свои сердечные тайны, и он тактично давал совет. Однажды увидев у меня книгу «Энциклопедия полезных истин», Бородин заинтересовался и попросил почитать после гастролей. Я не любитель давать свои книги в чужие руки, ибо, к сожалению, было много случаев, когда они «странным образом» пропадали. Но ему доверился. Он удивил тем, что приблизительно раз в неделю звонил мне и спрашивал: «Можно я еще подержу у себя книгу?» Через месяц вернул в целости и сохранности, а в отдельный пакетик положил испеченные им вкуснейшие рогалики. «Я духовно напитался, - сказал он, - а вам не помешает подкрепиться физически». Тогда как раз была репетиция в филармонии, и его печенье было весьма кстати. Надо сказать отдельно о чувстве юмора нашего старшего товарища. Он бесподобно шутил, и в самый трудный момент гастрольной жизни его хохмы весьма поднимали нам настроение. Почти шестьдесят лет на сцене для артиста не прошли даром. Не знаю, как другие, а я всегда прислушивался к его мнению, когда на художественном совете сдавал свою программу. Бородин обладал интуицией, чувствовал, что пойдет, что не пойдет. ...Через две недели Эдуард Яковлевич собирался на гастроли. Я тоже должен был поехать вместе с ним. По предварительной договоренности собирался взять с собой диктофон и массу аудиокассет, чтобы записывать воспоминания мастера. Хотели вместе подготовить книгу о его жизни. Не успели... Мысли скачут вразнобой, хочется сказать и о том, и об этом. Но слишком сильно ощущение потери, чтобы успокоиться и спокойно рассказать, каким был (не верится, что уже надо говорить «был») Эдуард Яковлевич. Мы все, и артисты, и зрители, и многочисленные его друзья, внезапно осиротели. Таких, как он, больше не будет. Перед нами, кто знал его, стоит сложная, но благородная задача - в своей жизни попытаться продолжить все то лучшее, что было у Мастера. Недаром говорили древние: «Человек жив до тех пор, пока о нем помнят». Тем самым мы продолжим жизнь Бородина.

Возрастная категория материалов: 18+