Австралийский дедушка

Петр Андреевич (отец) и Андрей Петрович Спицыны.

В Благовещенске русский китаец из Австралии погостил у родственников, а также рассказал журналисту «АП» о том, как эпоха прошлась по судьбе и что русский человек на любой чужбине все равно остается русским.

На ту сторону Амура

Как они сначала жили в Гильчине и почему потом, вдруг собравшись и погрузив нехитрый скарб, в одну ночь на санях по льду перешли через Амур, Петр Андреевич не помнит. Но по рассказам матери знает, что жили они в России зажиточно, пока не началась большая смута, чреватая раскулачиванием и гонениями на верующих. Спицыны, как и многие их односельчане, были баптисты, отличались хозяйственностью и трудолюбием. Потом эти качества не раз помогали им выжить на чужбине.

В Маньчжурии Спицыны и их односельчане обосновались буквально на голом месте — корчевали лес, распахивали целину, сеяли пшеницу, разводили коней и коров. Шаг за шагом возвращали себе оставленный на той стороне Амура крестьянский уклад, хотя это было непросто.

— Где мы жили, правительства не было, — вспоминает Петр Андреевич. — Там были шайки хунхузов. Одна шайка сильнее, перебьет другую и властвует, пока очередная шайка не придет.

Разбойники занимались золотодобычей и были заинтересованы в бесплатной рабочей силе. Причем опасность для крестьян-эмигрантов представляли не только китайцы, но и соотечественники.

— Там один русский бандит был, на него люди даром золото копали, у него был свой отряд, и очень он хотел, чтобы мой отец и те, кто с нами пришел, на него стали работать, — продолжает Петр Спицын. — В Харбине наши братья — верующие люди — узнали про это и стали за нас хлопотать. И он нас выпустил, но на дороге организовал засаду, чтобы всех потом вернуть. Отец это дело сообразил и поехал другой дорогой. Поэтому мы спаслись. До Харбина доехали, там нас братья по вере приняли.

Но в Харбине Спицыны пробыли недолго. Когда в конце 30-х годов к власти пришли японцы, семья снова перебралась в сельскую местность, на одну из станций по КВЖД, в деревню Мерген, где было проще выжить. Потом началась Великая Отечественная, окончания которой русские в Китае ждали с нетерпением. Неизвестно откуда поступавшие сведения о ходе боев передавали друг дружке из уст в уста. Многие надеялись после победы вернуться в Россию.

— Русские когда пришли в 1945-м, там всех мужиков сразу поарестовали. И забрали сюда, а куда дели, я не знаю, — вспоминает с горечью Петр Андреевич. — Моего отца забрали и старшего брата. Знаю, что брат где-то в Сибири в тюрьме сидел, потом вышел, его сын сейчас живет в Хабаровске. А про отца так ничего и не знаю с тех пор.

После прихода Советской армии уцелевшие Спицыны бросили все хозяйство и уехали еще дальше по КВЖД, на другую станцию, а потом забрались в самую глубь тайги, в деревню Силин. И там жили до 1960 года. Работы не было, мужчины занимались охотой — добывали медведей, кабанов, мясо продавали и на это жили.

В Россию — после перевоспитания

В 1950-е годы начался массовый исход русских из Маньчжурии. Постепенно затихла русская речь в Харбине, опустели пристанционные поселки.

— Когда русские пришли, мы хотели в Россию все ехать, — вспоминает австралийский дедушка. — Но нам сказали: «Нет, мы вас не примем, вас надо сначала перевоспитать». Америка узнала, что советские нас не хотят, она сказала: ну тогда мы вас заберем всех. Нас в поселке было больше сотни русских семей. И многие записались — кто в Бразилию, кто в Америку, кто в Австралию. Советские это увидели и приостановили процесс. Я девять лет хлопотал, чтобы уехать.

В деревне тем временем власти закрыли школу. Многодетные семьи (а таких было большинство), посомневавшись, согласились вернуться в Союз. Им подали состав, погрузили в вагоны и увезли. В Силине осталось всего семь русских семей.

— Меня в консульство вызывали: почему в Россию не хочешь? — рассказывает Петр Андреевич. — Я говорю: я хотел, но вы же меня не взяли. А сейчас я записался в Австралию.

— Ты расскажи, как пустили, — подсказывает сын.

— Над эмигрантами был начальником кореец, Ли его звали, хорошо говорил и писал по-русски. Такой сердитый всегда, что трудно подступиться. В то время голод был, а мы охотились. Он однажды приезжает ко мне и просит для него мяса достать. «Не знаю, у меня нет мяса, — говорю ему. — Пойду в лес, может быть, Бог мне поможет». Иду и думаю: голодно, все животные ушли, многих уже перебили, вернусь без добычи. И вдруг прямо на меня выскакивает козел. Я его подстрелил, принес Ли. И потом еще раз так же получилось. После этого кореец мне говорит: «Я тебя полюбил, как придут бумаги, я тебя первым выпущу».

Тем, кому приходили визы, на сборы давалось двое суток. Много ли тут соберешь? Люди бросали нажитое, лишь бы уехать. Спицыным кореец Ли сообщил об их отъ-езде за две недели, чтобы они успели распродать лишнее и собраться в дорогу.

Австралийское житье-бытье

С двумя детьми и старой матерью (жену похоронил в Китае) Петр Спицын приехал в Мельбурн. Там их встретили единоверцы, помогли устроиться на новом месте.

— Брался за любую работу, — говорит Петр Андреевич. — На фабрике работал, потом имел лодку 16 футов, ракушки ловил. Ездили даже на Тасманию. Только на Тасмании недолго ловили, оказалось, заплыли в чужие воды. А потом дома строил.

— Вы все умеете или учились по ходу?

— Ничего не умел. Я неграмотный человек, в школу не ходил, только дома немного учился.

Андрею Спицыну, когда семья приехала в Австралию, было 16. Его сразу определили в шестой класс. По-английски он не мог прочесть ни слова и по-русски тоже — в китайской деревне к тому времени, как он подрос, русскую школу уже зак-рыли. В Мельбурне Андрей Спицын работал на фабрике. А в жены взял русскую парагвайку, тоже из баптистов, бежавших из России. Ее он нашел по фотографии в журнале для единоверцев. Отправил ей письмо, правда написать его помогла библиотекарь. Потом поехал за невестой и привез ее на Зеленый континент.

— Они там тоже по-русски говорят, правда по-другому язык ломают.

«Это Россия, папа»

Петр Андреевич признается, что считает себя только русским — так и в документах написано, и говорит он на русском. Правда, с легким английским акцентом, иногда вставляя в речь английские слова.

— Что вас удивило в России?

— Очень плохие дороги. Мы ездили вчера в Гильчин, так меня до сих пор шатает. Сын спрашивает: «Папа, не пойму, ты пьяный?» Трава да полынь кругом. У нас-то там чисто — траву косят. Я вам расскажу, как мы ехали сюда. У меня была операция — в суставы поставили металлические изделия. И когда в аэропорту проверяют, машина сразу пикает. Меня в сторону отводят. Я им показываю бумагу, и меня сразу на тележку сажают и везут мимо очереди. В Россию приехали, смотрю — никто мне не помогает, думаю: что такое? За границей в аэропортах даже лестниц не было, и то мне все помогали. А тут лестница крутая, и никто не помогает. Вот это очень в глаза бросилось.

— За границей самолет садится мягко на посадочную полосу, почти незаметно, а здесь — сразу треск, все дребезжит, — вступает в разговор Андрей. — Я сразу говорю: «Это Россия, папа».

— Все равно Россия тянет, — спорит отец. — Наверное, потому, что Родина. Моему отцу и его поколению так хотелось из Китая вернуться в Россию, они так по ней скучали. Но знали, что нет возможности вернуться. Я бы переехал сюда с удовольствием, если бы условия были. Я люблю русский народ. Но здесь жизнь немножко не такая. Мне не нравится Австралия — не наш народ там, другой. А вот внуки уже не согласятся.

История вопроса

— Большинство жителей Тамбовского района в начале прошлого века были молоканами, — говорит сотрудник Амурского областного краеведческого музея кандидат философских наук Ирина Ермацанс. — Потом был период, когда из молоканской веры молодежь переходила к баптистам. Если до революции сектанты испытывали некоторые притеснения со стороны государства, то в 20-е годы, после победы большевиков, они вздохнули свободнее. Правда, ненадолго — в 1929 году началась борьба с религиозным мировоззрением, направленная абсолютно против всех конфессий.

Кроме того, в конце 1920-х годов во всех регионах страны, в том числе и на Дальнем Востоке, началось наступление на крестьянство. Старообрядцы и сектанты, как правило, отличались хозяйственной хваткой, трудолюбием, трезвостью и энергией, их хозяйства были зажиточными. Неудивительно, они в большой мере пострадали от коллективизации и раскулачивания. В 1929 году по стране разъехались специальные уполномоченные («тридцатитысячники») для реализации хлебозаготовительной кампании. Хлеб забирали не только у зажиточных, но и у середняков и даже бедняков, оставляя крестьянские семьи на грани голода. Многих крестьян-дальневосточников высылали семьями в отдаленные районы. Многие семьи тайно уходили за рубеж, в Северный Китай, в соседнюю Восточную Маньчжурию — порой целыми деревнями. На новом месте занимались сельским хозяйством и охотничьим промыслом. В 1945 году, когда в Маньчжурию пришла Советская Армия, победившая японских оккупантов, многие главы семей была арестованы. Их семьям было предложено вернуться на родину. Одни так и поступили, а другие предпочли поехать в Америку, Австралию и другие страны, принимавшие эмигрантов.