Крестьян насильно заставляли сдавать зерно.Крестьян насильно заставляли сдавать зерно.

Потом была служба на флоте, учеба в Дальневосточном государственном университете, работа на Приморской ГРЭС. Там, в поселке энергетиков Лучегорске, вместе с супругой Зинаидой Карповной, тоже уроженкой амурского села Николаевка, вырастили двойняшек Олега (будущего губернатора Приамурья) и Ольгу.

Сейчас Николай Кожемяко на пенсии. Некоторые главы из «Моего родословия» АП предлагает вниманию читателей.

Окончание. Начало в номере за 28 августа.

Контрактация

...Большим бедствием пришла на деревню коллективизация крестьянского хозяйства. Вначале она проводилась на добровольных условиях. И тогда в нашей деревне вступило в колхоз всего лишь пять-шесть семей. А с 1932 года коллективизация носила уже откровенно насильственный характер. Мой отец долгое время не вступал в колхоз. По этой причине ему дали большую контрактацию. Это своеобразный договор в кавычках между крестьянином и государством по закупке «излишков» сельхозпродуктов.

На самом деле крестьян насильно заставляли сдавать зерно. Так поступили и с нашей семьей. Отец отказался от такой большой контрактации, так как из-за сильных дождей хлеба повымокли. Но сверху было указание: во что бы то ни стало сдать хлеб государству в определенный срок. После ареста отца, как я уже говорил, хлеб оставался на корню неубранным. Тогда местные власти создали комиссию, которая убрала наш хлеб. Она намолотила пшеницы наполовину меньше того, что предписывалось в контрактации. Не говоря уже о том, что надо ж было оставить хлеб на пропитание большой семье и еще засыпать зерно на семена. Но, несмотря на это, отца судили в деревне показательным судом. Многие односельчане выступали на суде и просили учесть, что не мог отец выполнить такую большую поставку государству, вот ведь молотила комиссия и утайки ж не было. Больше всех на суде выступала в защиту отца наша соседка, колхозная активистка Екатерина Перемышленникова, но к ее голосу суд не прислушался. Отцу незаслуженно дали девять лет тюремного заключения и отправили отбывать в Благовещенск.

По окончании суда опять к нам приехала комиссия, чтобы забрать то, что еще имелось: муку, сало, мед. Намеревались забрать корову, телят и свиней. Но старшие братья держали скот в поле, на выпасах, и долго его домой не пригоняли. Комиссия опечатала наш амбар и с награбленным уехала...

В Благовещенске мать ходила по адвокатским конторам и искала, чтобы кто-нибудь походатайствовал за отца. И нашелся справедливый юрист, который объяснил матери, чтобы она привезла из сельсовета справки: в каком количестве комиссия намолотила зерна и в каком была контрактация. У адвоката появились весомые доказательства для пересуда. Отца освободили через год. Пришел он опухшим от голода...

Мать

Отец смастерил для нашей матери прялку ручного прядения и ткацкий станок, который по простонародному называется кросно. Все долгие зимние вечера мать до глубокой ночи просиживала за прялкой. Из кудели (волокно из льна или пеньки) пряла пряжу, затем ткала холсты. За зиму изготовляла до двухсот пятидесяти метров! А ведь кроме этого она готовила на семью из десяти человек! Ведь только нас, детей, было восемь. Управлялась наша мать и с большим домашним хозяйством, ведь у нас на подворье были и коровы с телятами, и свиньи, и гуси, и куры. Спать ложилась далеко за полночь, а в пять утра вставала и снова садилась за ткацкий станок. Холсты она отбеливала в сильные морозы на снегу. А как внесет в избу — такая чудная, душистая свежесть разольется! Из тех холстов шила мать простыни, скатерти, разные покрывала, рубашки, нижнее белье. Они были крепкими, вечными, как говорится: сто лет носить и смены не просить.

Отец с матерью прожили жизнь в дружбе и согласии. Вырастили и воспитали всех восьмерых детей. Последним ребенком в 1933 году появился на божий свет автор этих строк...

Война

Я хорошо помню, как началась Вторая мировая война. Мне было тогда восемь лет, и до сего времени детская память многое сохранила. Помню, как по радио объявили, что Германия, в нарушение мирного договора, напала на нашу страну. В тот же день в колхозе «Бурейский партизан» (там застала нашу семью война) прошел митинг. Выступали ораторы, что-то говорили о войне, о силе и несокрушимости нашей армии. Заверяли, что война долго не продлится. За считанные недели разобьем Гитлера! Никто из женщин тогда не плакал, никто еще не представлял по-настоящему масштабов той войны, что принесет уйму горя, слез и страданий.

Вечером мать помолилась за всех нас, детей. В семье, кроме меня, было еще три взрослых брата. В первые же дни их всех призвали на фронт. Помню: все дни, сколько шла война, мать всегда молила Бога уберечь их. Материнская молитва, по-видимому, дошла до Бога: все вернулись живыми. Но больше всех досталось второму брату — Александру: он всю войну находился на передовой. Однако с фронта пришел невредимый, как и остальные братья. А вот в семье Василия Горбуна, соседа нашего, все три сына погибли на фронте.

Мне хорошо помнится, как приносил почтальон (почему-то почтальон, а не кто-нибудь из военкомата) похоронки. Они были отпечатаны на тонкой желтой бумажке. Одну такую бумажку почтальон попросил нас, пацанов, отнести тете Клаве Маслюковой, у которой убили мужа. Видать, он не первую в тот день вручал похоронку и уже не мог больше перенести вида тех страданий, которым был ежедневно свидетелем: плач, причитания...

Из нашей деревни на фронте погибло все же меньше людей, чем во время «ежовщины» и «бериевщины»...

Лихолетье

С первых же дней война дала о себе знать. В магазинах сразу же не стало ничего. На базарах подскочили цены. Подорожали в основном продукты питания. За булку хлеба можно было выменять пару хороших туфель. За ведро картошки — приобрести овчинный полушубок, тулуп или валенки. Очень дорогими были иголки, нитки. Промышленность для населения их не выпускала. Все шло для пошива обмундирования солдатам. Все — на фронт! Помню, моток ниток равнялся по стоимости лыжам или детским салазкам, а иголка — ведру картошки.

Хлеб давали по карточкам. Их было несколько цветов, в зависимости от того, кому они предназначались. На работающего — один цвет, на неработающих — другой, на детей — третий. Самой непопулярной была карточка зеленого цвета, на нее давали всего двести граммов хлеба.

Дома мы делили хлеб на равные части. Этим обычно занимались старшие сестры — Шура или Лена. Я всегда просил у них дать мне кусочек, где больше корочек. Такой хлеб дольше жуешь и дольше ощущаешь его во рту.

Каждый двор в селе облагался налогом. Платили за корову, за свиней, за яблони, что росли в саду, за картошку, за пчел и даже за кур. Себе практически ничего не оставалось.

В колхозе трудились бесплатно, за «палочки»-трудодни, которые ничем, по сути дела, не отоваривались.

Отец работал в колхозе плотником: делал сани, телеги, рубил дома, подковывал лошадей и т. д. С раннего утра и до позднего вечера трудился он за «палочки». Однажды принес заработанную за них треть мешка зерна. И это ему заплатили по итогам целого года!.. Отец бросил мешок у ног матери и с обидой сказал:

— Уйду, больше работать бесплатно не буду.

— Уходи, Иван, я тебе давно уже говорила, что сейчас повторяется то, что было раньше, когда у нас отобрали весь хлеб, а тебя еще и арестовали...

Темной ночью отец ушел из дома. Мать знала, где он скрывается, а нам ничего не говорила, боясь, что мы можем среди других детей проговориться.

К нам несколько раз ночью приходили из милиции за отцом. Допрашивали мать и нас всех. Мать говорила, что за пуд немолотого зерна, который он заработал в колхозе за год, отец работать не будет. У него золотые руки, и он в другом месте найдет себе работу за другую оплату.

Как выяснилось позже, отец скрывался в каком-то леспромхозе. Жил и работал в тайге лесорубом.

...В нашей школе висело два лозунга: «Религия — опиум для народа» и «Все — для фронта!» Первому мы не придавали никакого значения, а вот к другому были все школьники причастны. Весной собирали лекарственные средства: березовые почки, хвощ; летом — ромашку, подорожник, цветы подсолнуха; осенью — плоды шиповника. Все это сушилось, затем учительница запечатывала их в посылку и отправляла в аптеки для фронта.

Тетрадей не было, писали на старых книгах, газетах. Вместо чернил употребляли порошок из красного кирпича, пепел сожженной резины, сок голубики, брусники.

...Когда отец ушел из колхоза, у нас отобрали огород. Оставили нам пятнадцать соток вместе с усадьбой. А усадьба у нас была большая. Еще в старину, до советской власти, отец выстроил на ней большой дом, несколько сараев, баню, выкопал колодец. Все отведенные сотки занял двор. Сажать огород у себя нам не разрешили, и мы сажали все в поле. Километров за пять-восемь разрабатывали землю, носили на себе картошку, которая в то время для многих была не вторым, а первым хлебом. Таскали ее на себе, таясь от председателя колхоза. Ведь если б он узнал об этом, беды опять не миновали бы. Или заберет весь урожай, или налоговые органы по его заявлению поднесут такой штраф, что вовек не расплатишься.

Штрафовали за все. Если забили домашнее животное, например кабана, а шкуру не сдали государству — штраф. Однажды мы зарезали подсвинка и смолили его на огороде, за сараями, чтобы с улицы никто не видел. А через огород шел председатель колхоза. Он увидел нас и позвонил в район. Приехал налоговый уполномоченный и преподнес нам такой штраф, что сам кабан не стоил того. Штраф был за то, что мы не ободрали шкуру с подсвинка и не сдали ее государству. Поэтому в деревне некоторые ухитрялись смолить свиней прямо в доме, а к утру успевали выбелить всю квартиру...

Вот как нелегко жилось нашим селянам, как, впрочем, и всем, кого захлестнуло лихолетье...

Возрастная категория материалов: 18+