Когда я ехала в гостиницу «Азия» на интервью с народным артистом СССР Евгением Догой, гостем «Амурской осени», обратила внимание на количество псевдомузыки, обрушиваемой на наши уши в маршрутке и на улице, исходящей от больших торговых центров и совсем мелких ларьков, звучащей из проносящихся мимо машин. Мы не обращаем на это внимания, а как реагируют профессионалы?
С этого вопроса и начался наш долгий разговор — о музыке, о том, как родился знаменитый вальс, и о том, легко ли быть композитором.
«У меня даже чугунного граммофона нет»
— Евгений Дмитриевич, как вы выдерживаете все эти звуки, которыми нашпигованы улицы? Как вы относитесь к тому, что сейчас звучит на телевидении, по радио и далее везде?
— Меня поражает, когда по улице проходит машина и оттуда — «бум-бум-бум». Как это череп выдерживает у этого любителя «музыки»? Знаю, что в Кишиневе запретили в общественном транспорте проигрывать сомнительные песенки, а в троллейбусах дают хорошую музыку — в том числе и мою. Кстати, и в московском метро сейчас тоже дают классику и хорошую качественную музыку. Значит, это можно регулировать? Но не занимается никто. Новое поколение руководителей воспитано на этой заразе, они становятся начальниками, и для них эта шумофония — норма.
Сегодня, к сожалению, мало продаются диски с хорошей музыкой, ибо она приносит мало дохода. Сейчас индустрия налажена так: подельщики сами себе сочиняют, сами записывают, сами раскручивают и продают. И уже не проблема — на любой кухне можно шлепать диски, что и делается. То, что пропагандируют чаще всего сегодня телевидение и радио, особенно частные каналы, я называю не шоу-бизнес, а дешеу-бизнес. Композитором сегодня называет себя любой, сколотивший на компьютере несколько банальных попевок. А композитором чтобы стать, надо приобрести профессию, надо учиться, я не говорю уже о присутствии таланта. Это профессия, которая стоила мне 14 лет обучения. А сейчас все решается просто, к великому сожалению. Исчезли «Песни года», это был такой профессиональный отбор! И стимул для песенного творчества.
— Зато появились «Золотой граммофон», другие музыкальные премии.
— Прекрасно! Но это, скорее всего, конкурс популярных раскрученных певцов, а вовсе не музыки, тем более оркестровой. У меня, скажем, 21 диск популярной киномузыки, которые не залеживаются на прилавках магазинов, но они, видимо, «неформат», по мнению организаторов конкурса. И дело не только во мне: в программе среди участников ни одного профессионального композитора. В отборе, как раньше, не принимают участия Союз писателей или Союз композиторов. В итоге мы видим одни и те же лица, мелькающие круглосуточно на всех программах ТВ, и тот же репертуар, который нам навязывают в маршрутках и на каждом углу любой подворотни. Не знаю, как у других, но у меня за последние 20 лет никто не поинтересовался — пишу я песни или нет. Кто-то занимается отбором этих песен по личным вкусовым критериям, в качестве которых можно усомниться, кто-то хочет увидеть себя, а кто-то на первый план выдвигает шоу, эффекты, динамику. И куда, в таком случае, деться бедной русской протяжной лирике, которая не имеет себе в мире равных? Куда деться истосковавшейся по любви душе, придавленной притопами и прихлопами? Так что, не только «Золотого граммофона» у меня нет, но даже чугунный мне не светит! Если бы не было музыки кино, тогда я сегодня вообще никак бы не звучал.
«Люблю писать музыку до съемок»
— Фильм «Рябиновый вальс» с вашей музыкой в прошлом году у нас на «Амурской осени» взял Гран-при…
— Он много призов получает, и за музыку тоже, в Смоленске, в Курске, в Москве. Но за последние два года у меня не было в работе ни одного фильма. Сейчас пришли другие продюсеры. Они рассуждают: ах, этот композитор дорогой, не будем ему заказывать. Лучше наберем мальчиков, которые, не беда, что нот не знают и сами готовы заплатить, чтобы мелькнуть в титрах. Сейчас очень мало профессиональной талантливой музыки в кино, взять хотя бы сериалы на любом канале — это страшно. Это не музыка, а звуковая подкладка, типа тряпки у входной двери, о которую вытирают ноги. Сейчас это не проблема, синтезатор включил, и что-то уже благозвучное появляется. А где же «мотивчик», драматургия, форма? Где, в конечном итоге, органика видео и звукоряда, актерской игры и текста? А чтобы все это присутствовало, предпочитаю писать музыку до съемок фильма.
— В «Рябиновом вальсе» даже из названия понятно, что музыка играет в картине не последнюю роль. А вы сами этот фильм видели?
— Конечно. Правда, я не отношу его к своим самым удачным работам, но он смотрится с большим интересом. Я стараюсь всегда работать на максимуме, но, к сожалению, финансовый элемент влияет на качество работы — в этом фильме довольно скромный оркестр, хотя музыкальная концепция требовала состав побольше. Как всегда, не хватает денег. На музыку особенно. Такое часто случается, к сожалению. И музыка звучит уже не так роскошно, как мне нравится и как было задумано. И тем не менее многие сцены, особенно финальные, без музыки потеряли бы во многом эмоциональную насыщенность и силу воздействия.
— Как вы работаете над музыкой к фильмам? Читаете сценарий или пишете уже по отснятым кадрам?
— Я всегда сначала прошу сценарий. Еще лучше встретиться лично с режиссером или сценаристом, пообщаться с носителями идеи — чтобы знать, с кем имеешь дело, насколько они тебе близки и понятны. Добросовестно читаю сценарий. А дальше я люблю — и с лучшими режиссерами у меня так и было — писать музыку до съемок, как я уже отмечал. Это самый удачный вариант. Для меня есть возможность развернуться более свободно, и для съемок это хорошо, когда на съемочной площадке звучит музыка. Она создает ритм, настроение, она органично вплетается в канву драматургии, порой она ведет за собой все происходящее на съемочной площадке. Все наши с Эмилем Лотяну фильмы создавались именно так. Сегодня они составляют мировую классику. «Мой ласковый и нежный зверь», «Табор уходит в небо», «Лаутары», «Анна Павлова». Сцена в «Анне Павловой», где она танцует на площади, или свадьба Оленьки Скворцовой с престарелым Урбениным в «Моем ласковом и нежном звере» — это же хрестоматийные сцены в кино! Свадьба — это была первая съемочная сцена в первый съемочный день. С утра и до вечера только и слушали эту музыку, при этом каждый вносил свои предложения. Оператор говорит: «Я героиню вознесу в небеса». И поднял ее на операторский кран. Это прекрасно исходило из драматургии сценария — молодая поросль возносится над уходящим старым дворянством. А закатное небо — мир целый! Такие режиссеры, поэты, философы, к великому сожалению, редки.
Для одной картины позже я написал «Вальс любви». На моих дисках он есть, и много крутится, я его слышу в передачах радио и даже в документальном кино. Мне он очень нравится, но в фильме звучит всего 30 секунд. Ну что это такое? Это еще как сказать, что поможет успеху фильма — искусные придумки режиссера или ради музыки люди на фильм пойдут. Я знаю, что на «Табор уходит в небо» масса людей шла именно из-за музыки. Музыка должна быть самодостаточна, иметь самостоятельную жизнь, выходить за рамки фильма. Фильм — синтетический жанр, но желательно, чтобы каждый компонент был жизнеспособным, существовал вне фильма. Марк Шагал был театральным художником, спектакли уже никто не помнит, а декорации к ним стали картинами и украшают лучшие музеи мира. Такова же судьба и музыки Прокофьева к фильму «Александр Невский».
А сейчас говорят: фильм готов, осталось смонтировать и подложить музыку. Что значит подложить музыку? Можно подложить тазик под капающий потолок или камень под колесо грозящей упасть в пропасть машины.
Электроника или оркестр
— К работе над сериалами вас приглашают?
— У меня есть электронная музыка для сериалов, хотя я не очень большой ее поклонник. Записываю ее у себя дома. Сейчас электроника весьма совершенна, даже не поймешь, что это не оркестр. Те же самые инструменты, и звучит очень прилично, если умело распорядиться партитурой. Ноты музыки к многосерийному фильму «Я тебя люблю» режиссера Криштофовича, который очень широко демонстрировался на ТВ, были изданы по просьбе меломанов. И замечательно, что будут ее играть, что у нее будет своя самостоятельная жизнь.
— К вальсу из фильма «Мой ласковый и нежный зверь» написаны слова, и в одном из телепроектов этот романс исполняла Зара. Вам понравилось?
— К вальсу написаны десятки текстов. Зара сделала наиболее приличный вариант. Я ей разрешил это петь. Может быть и так, почему нет. Для меня важно, что она не исказила оригинал. Хотя эта музыка не требует слов, она самодостаточна. Но если хочется со словами — на здоровье.
— У вас спрашивают разрешение на исполнение ваших мелодий?
— Нормальные люди — да. Зара цивилизованная девушка, мы с ней встречались много раз в совместных концертах. Поэтому проблем нет. Так поступают и многие другие исполнители.
Что слушают классики
— А вы сами какую музыку слушаете для настроения, для души, чтобы успокоиться и расслабиться, для отдыха? И вообще слушаете ли?
— Слушаю, почему нет. Вот сейчас у меня проблема — этим летом у меня украли более полутора тысяч виниловых дисков, которые я собирал еще со студенческих лет. И я даже не знаю, как и когда это произошло. Обнаружил, что из дома пропало несколько ящиков. Знакомые приносят мне старые пластинки, но это все не то — у меня были такие записи, которых сейчас не найти — современная (40—50-летней давности) итальянская, французская, американская, английская, русская музыка. Для меня это потерянный целый мир. Я обычно после 12 захожу к себе в комнату, ставлю диск на проигрыватель для виниловых пластинок, сижу и слушаю. Вначале я очень любил романтику — Рахманинова, Чайковского, Брамса, Сен-Санса, Грига. На каждом жизненном витке меняются приоритеты, и это нормально. Я бы послушал сейчас что-то современное, но оно звучит абсолютно одинаково, что в России, что на Западе. А может быть, мне не попадалось что-либо приличное?. Мне кажется, что мотивчика не хватает в этой музыке , который характеризует культурно-этническую принадлежность. Это очень важный элемент, а технические ухищрения — они примерно одни и те же. Это как приправа для пищи. Поэтому я и предпочитал слушать классику, поскольку там все в порядке и великие композиторы были разумнее нас и по этой части.
— Вы преподаете в консерватории?
— Нет, не преподаю. Я преподавал одно время и бросил это дело, потому что нужно отдаваться полностью, а 50 процентов студентам, 50 процентов себе на композицию — это не дело. Надо на 100 процентов выкладываться в чем-то одном. Я насмотрелся на людей, которые ни там, ни там не успевают, я так не хочу. То, что я делаю — это не доходно, моя музыка не дает дохода абсолютно. Но я для себя сознательно выбрал этот путь. Это создает гармонию понимания моей, как мне кажется, предназначенности. Есть очень много музыки, которую должен написать именно я, и дай Бог успеть. Я ее даже не ищу — она сама стучится, если ее очень захотеть.
Гордая барыня
— Вы обмолвились, что музыка сама к вам приходит. Это так?
— Она не то чтобы приходит — ее нужно зазывать. Ведь музыка — женского рода. Женщина сама не придет, если ее не зазывать. Особенно гордая женщина, которая себя ценит по-настоящему. А музыка — такая же гордая барыня. Зазывать ее нужно нежно, терпеливо, настойчиво. Для этого существует профессия, этому учат и учатся.
Бывает, приходит молодой человек, говорит, вот, я сочиняю, я композитор. Спрашиваю: а что ты окончил? Консерваторию, отвечает он. Так выбрось из головы консерваторию и пиши, как твоей душе угодно. Но это я говорю только тем, кто имеет эту консерваторию, кому есть что бросать. Консерватория преподносит своим питомцам опыт многих предыдущих поколений для нахождения своего собственного пути. Она дает ключи к знаниям, которые помогают высвободить интуицию, которая находится в заточении художника. Чтобы уметь эти клетки высвободить, нужны технологии. А их можно приобрести и освоить, только годами сидя за партой или перед немыми, ждущими оживления нотными знаками. Это путь к любой профессии.
— Где вы слушаете хорошую музыку?
— Стараюсь бывать по возможности в концертных залах Москвы или Кишинева, посещаю каждый год выпускные концерты композиторского факультета Московской консерватории. Там есть очень талантливые ребята, их композиторская и исполнительная техника потрясающа. Поражаюсь, насколько это здорово. К сожалению, это чаще всего остается в залах консерватории. Печально и то, что эти таланты не востребованы, и они быстро смываются за кордон, потому что там они признаются и делают состояние.
— Если бы к вам пришел мальчик и сказал: хочу стать композитором. Вы, с вашим жизненным опытом, благословили бы его на этот нелегкий путь?
— Я бы сначала посмотрел, на что он способен. Я всегда отдаю предпочтение не тем, кто «натасканный», много знает, что неплохо, а тем, у кого есть предрасположенность много знать, одаренным. Натасканные — это в пределах приобретенных знаний. Одаренный всегда имеет свой собственный потенциал, внутренний генератор. Творчество — это высвободившаяся энергия, если она там, внутри, есть. Это то, чего нельзя не заметить.
Я 13 лет являюсь председателем движения «Одаренные дети России». И каждый год по регионам мы отбираем таланты. Финал проходит в Колонном зале Дома Союзов в Москве. Дети получают премии. А дальше? Дальше — ничего. Дальше эстафету должно взять государство, оно должно взять эту затратную миссию. Ну окончит он консерваторию, и что? Сидеть в детской школе и аккомпанировать «Жили у бабуси два веселых гуся», если он чувствует, что может большее? Ему хочется на сцену. И самое интересное, его бы слушали у нас, у себя на родине. Ведь страна огромная. Когда бываешь на Дальнем Востоке, в этом убеждаешься. Вот я побывал у вас в нескольких районах — когда мы выступали, как жадно люди ловили каждый звук! Им хотелось слушать красивую музыку, так дайте им хороших скрипачей, пианистов, певцов! А что мешает? Дороги хорошие, транспорт импортный, даже не тарахтит. Я помню, вся советская культура ехала в глубинку на пазиках, которые мы сами же и толкали по бездорожью. Сейчас все есть. Желание только отсутствует. Дорого? Накладно? Но разве культура измеряется рублем? К ней через душу надо подходить, а не через рубль!
«Амуральный» друг
— У вас даже в гостиничном номере на столе листы, бумага, это вы пишете музыку?
— Нет, это другое. Я имею слабость писать книги. Ноутбук не взял — вот рукой вожу по бумаге. Я больше люблю на компьютере писать — там можно все поправить. У меня вышло шесть книг на русском и румынском языках. Одна довольно толстая, ее издали в Академии наук, она называется «Немузыкальные россыпи, или Виртуальная спираль времени». Размышленческая книга, там масса моих эссе.
— Размышления о жизни или воспоминания?
— Нет-нет, я не занимаюсь этой ерундой. Мемуары пишут другие люди. А у меня там про разные интересные вещи, на которые никто не может дать вразумительный ответ. Что такое мама, что такое женщина, что такое гений, что такое творчество. Это вещи, о которых я понятия не имею, но мне нравится рассуждать на эти темы. Есть и другие книжки, потоньше. В прошлом году вышла книга — 10 новелл о моем песике «Джой и его собачьи дела, или Ностальгические фантазии на собачью тему». В этом году вышла другая — «Амур и его амурные дела».
— Но это не про нашу великую реку, а про что-то другое?
— Вашу реку как раз и назвали в честь моего кота Амура! Спасибо за это! Животные — вот у кого надо учиться искренности, преданности. У людей эти качества, к сожалению, утеряны.
— Кто у вас сейчас живет?
— Кот Амур, это уже второй Амур, но он такой же «амуральный», как и его предшественник. Он нормальный здоровый кот, и кошки его любят. В отличие от его соперников, с которыми ему приходится драться. Легко можно спутать, где он, а где его амурята, потому что их очень много вокруг и все на него похожи. У меня есть пьеса для виолончели, которая называется «Джой». А образ Амура я из железных уголков над калиткой в кишиневском доме смонтировал. То, что не могу в Москве, позволяю себе в Кишиневе и наоборот.
«Пишу набело, без черновиков»
— Книги вы пишете на компьютере, а музыку тоже?
— Нет, это я не умею. Да и не хочу. Музыку я пишу сразу набело, у меня даже черновиков не бывает. Я пишу и сразу снимаю ксерокопии, таким образом, я экономлю время и избавляюсь от ошибок, которые допускают переписчики. Хотя можно было бы научиться набирать ноты на компьютере. Но тогда он станет посредником. А творчество — вещь интимная и предпочитает общаться с автором «тет-а-тет».
— Вы пишете по принципу: голова — бумага или голова — инструмент — бумага?
— На фортепиано ничего не найдешь, можно тренькать сколько угодно. Чтобы проверить, как что звучит, можно сесть за инструмент. Но если в голове ничего нет, и на фортепиано ничего не появится. Более того, я пишу очень быстро, но вынашиваю очень долго. Когда есть ясность, можно сесть и писать. А если в голове хаос… Ошибка вашего брата-журналиста — начинают фантазировать: о, у него где-то что-то звучит, о, вдохновение! Но не это определяющее для творчества. Определяющим является объем накопленной энергии, которая хочет высвободиться. Вот она-то и будоражит задремавшие фибры души. Она может проявиться в любых образах — музыкальных, изобразительных, эмоциональных. Вот тогда ты и пускаешь приобретенные технологии в ход, чтобы воспользоваться плодами этой энергии.
— Вы говорите: генератор, энергетика. А чем подпитывается ваша энергия?
— Да вот хотя бы этой поездкой, другими встречами с самыми разными людьми в разных географических точках. Люблю концертировать. И поэтому все, что я пишу, пишу для себя, сидящего в зале среди тысяч слушателей. Я не люблю звуки ради звуков, а музыку ради музыки. Я люблю писать музыку ради слушателей, чтобы были понятные им образы. И, находясь среди этих людей, вижу, как они слушают вместе со мной, где им интересно, где надоедает. Да и за исполнителем слежу, с каким интересом он исполняет то или иное сочинение. Потом, я очень люблю цветы. У меня полная квартира цветов и полный двор. Люблю все цветы, которые цветут.
— Это из детства?
— Пожалуй, да. У мамы всегда было много цветов. Я их очень любил. Я с ними рос, и поэтому для меня они особенно дороги. А сегодня они уже у меня растут, и меня даже не интересует, как они называются. Просто цветы. Зато цветут круглый год. Есть даже одно дерево. Грейфрют, что ли. Оно особенно удивляет моих гостей.
— Они растут у вас дома или на даче?
— У меня нет дачи, есть однокомнатная квартира в Москве. И там цветы везде — на всех подоконниках, на балконе. Дачи нет. А где у меня вторая жизнь для дачи? Я и дома-то бываю редко. Сидеть на даче? Если бы я там был, я бы землю обрабатывал. Но когда же музыку писать? Для себя я избрал такую жизненную форму, и не жалею. А цветы — я вижу, как у них каждый день росточек появляется, это признак последовательности этой жизни, ее возрождение, ее вечное движение.
— Вы живете в Москве или Кишиневе?
— В Москве я живу уже 21 год. Хотя Кишинев может оспаривать место моего проживания. И будет прав. Я всю жизнь так жил — с 1967 года, с тех пор как связался с кино. Все записи — в Москве, все концертные поездки, исполнители мои в Москве. Так сложилось. Хотя обидно — масса музыки, которая досталась мне через генетические источники от моих родителей, может остаться ненаписанной. Поэтому я стараюсь держать балансировку между городом моего созревания и городом признания.
Главное — найти код
— И все же — быть композитором трудно или легко?
— Я вообще легко пишу, не мучаюсь, а получаю удовольствие. Если мучаешься — оставь это дело и иди продавать пирожки. Мучиться надо, когда учишься, учеба — вот достойное мучение. Я после первой консерватории проходил вторую, по композиции, и тогда я уже чуть не взвыл. Можно было пойти работать, но я сидел и учился. И очень рад, что получил то образование, какое хотел, и рад, что попал именно в то время, к очень хорошим учителям. Сейчас таких мало, уровень педагогический понизился. А тогда Кишиневская консерватория была великолепной. Румынские профессора, которые учились в Вене и Бухаресте, еще не умерли, а из Москвы, из консерватории, пришли молодые кадры, и это было прекрасное взаимодополнение.
Я суммировал свой опыт и написал учебник по теории музыки, он выдержал два издания, и до сих пор учатся по нему студенты. Что такое музыка? Это колебательные движения, вызывающие звук. Кто занимался этим? Пифагор. Его шкалу я и взял за основу.
— Вы сказали, что вам легко пишется, без мучений. Что вам больше радости приносит? Процесс написания музыки или результат?
— И то, и другое, это две разные радости. Когда ты пишешь и особенно когда находишь код… Это самое главное. Можно работать сколько угодно и мучиться, бессмысленно, безрезультатно. А когда находишь код, это великая радость. Тогда исчезает ощущение времени, недосыпа или недоедания, даже ощущение пространства исчезает. Десятки людей могут рядом с тобой находиться, но ты их не видишь и не слышишь. Потому что нашел код. Почему люди мучаются? Они, вероятно, не знают о существовании кода. Ведь это как ключ от замка.
— Код — это звук, или визуальный образ, или настроение?
— Кто знает, что это? Бог не выдает все тайны. Но код нужно обязательно найти. Как можно понять? У меня масса случаев была. Песня «Мой белый город» на следующий день стала знакома всему Советскому Союзу. Я мучался — дали не бог весть, какие стихи. Я извлекаю из стихов музыку, если это настоящая поэзия. Но на этот раз ничего не получалось. А тут еще и режиссеры насели на меня. Я говорю: дайте другие стихи. А сам думаю, кто же мне их за ночь напишет? И все же рано утром мне тычут под нос машинописный текст стихов. Я тогда жил довольно стесненно, но всегда рядом было фортепиано. Я взял этот текст, положил на пульт фортепиано, и руки сразу легли на нужные клавиши, и зазвучало так, будто я миллион раз играл эту вещь. Сыграл и испугался — не прихватил ли я чужое, слишком уж гладко получилось. Мне говорят: а где припев? А я им — а где стихи? Для припева они не написали куплета, и правильно сделали, потому что без слов припев зазвучал куда лучше. Заняло все это минут десять. Видимо, попал на этот код.
— Вальс к фильму «Мой ласковый и нежный зверь» вы тоже за одну ночь написали?
— О, с этим «Зверем» можно было озвереть! Пришел режиссер после того, как полгода назад я ему обещал написать вальс для сцены свадьбы Оленьки Скворцовой. С этой сцены должны были начаться первые съемки будущего фильма. «Где вальс?» — спрашивает Лотяну. Наметки у меня были, но я занимался другими работами, у меня по семь-восемь фильмов в год было в то время. И конечно, он застал меня врасплох. Я вспомнил, что были у меня какие-то эскизы записаны, и я наиграл их ему. После первого он занервничал, после второго стал свирепеть, после третьего я почувствовал, что назревает буря. Тогда кинулся искать среди массы всякой макулатуры на полу брошенный огрызок нотной бумаги. Там было написано всего несколько начальных нот в ритме вальса. Я сыграл эти несколько нот режиссеру, и он вдруг воспрянул и не отстал от меня, пока я не сымпровизировал всю сцену вальса до конца, после чего он хлопнул дверью и удалился, сообщив лишь, что завтра запись музыки, а послезавтра — съемка. А наутро надо было сдать партитуру в переписку, чтобы партии были готовы к вечерней записи. Я остался один на один с нагрянувшей бедой. В гостинице играть ночью невозможно. Да и времени нет, и музыки нет, и не очень помню, что я ему импровизировал. Все, что приходило в голову в таком состоянии, куда меня заносило, то я и писал. Сегодня смотрю на эту партитуру — там совсем мало нот. Но в этом вся прелесть! Мы часто перегружаем свои сочинения. А тут мне некогда было особенно расписывать. Вечером оркестр сыграл — и стал хлопать смычками, что бывает крайне редко. Дальше было то, о чем я уже рассказал в начале интервью. Прошло более 40 лет, а вальс звучит, и все больше и больше. И не только в России, но и во многих странах мира. Он звучит на свадьбах, в метро, на улице, на стадионах и ледовых состязаниях фигуристов. Его играют нищие при входе в Лувр, потому что за это платят больше. Мне часто приходится слышать добрые слова от выпускников школ, от молодоженов или бабушек, которые в разные времена, но с особой радостью танцевали свой школьный или первый свадебный вальс под музыку из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь».
Возрастная категория материалов: 18+