Александр Ярошенко
Счастье стоять на ногах
История Юры Сергеева — неприкрашенное, с грубыми швами окружающего равнодушия полотно жизни попавшего в беду человека. Пример борьбы за человеческое достоинство, за право чувствовать себя человеком, даже когда тебя не слышит весь здоровый мир. Пример мужества, упорства и веры в лучшее. Голос изувеченного инвалида из амурской глухомани поднялся до самых высот. Он считает, что в любой подобной трагедии шанс на победу есть у каждого. Главное — не сдаваться!
Энергии было море
Я рос без папы, нас с братом воспитывала мама. Она работала главным агрономом, потом экономистом. Детство у меня было прекрасным: деревенское, босоногое, бесшабашное. Учился по-разному: все время ходил между хорошистом и троечником. Мама никогда не пила, ни глотка, много работала. Мы всегда держали большое хозяйство. Всему в жизни рано научился сам, как и большинство деревенских пацанов.
После школы окончил Благовещенский физкультурный техникум — я всегда был спортивный: хорошо играл в волейбол и баскетбол, занимался карате. В девятнадцать лет женился и стал отцом. Надо было работать и кормить семью. У меня энергии было море, работал сутками. Вечерами разгружали вагоны: вчетвером разгрузить шестьдесят тонн — это запросто. Мне нравился физический труд, работал везде, где можно было зарабатывать. Мебель делал, слесарил, водителем был, экспедитором.
Но семейная жизнь у нас не сложилась. Жена объявила, что полюбила другого. Я был просто раздавлен этой новостью. Год жил как потерянный, в деревню не хотел возвращаться. Честно скажу, стыдно было… Там же сразу бы начались суды-пересуды. Пытался спиться, но больше двух дней не мог — мой организм не принимал алкоголь.
Помотался по вахтам, потом познакомился с девчонкой, стали встречаться. Она забеременела, начали вместе жить. В 2010 году родилась вторая дочка. Устроился рабочим пути на станции Тыгда, за год себе сделал разряд. В Тыгде народ как-то по-особому живет: многие вечерами пьют пиво, и жена моя тоже пристрастилась к этому. Мне это сильно не нравилось, ссорились из-за этого. В планах у меня было окончить железнодорожный техникум и стать мастером участка, начальство меня называло парнем грамотным и всячески поддерживало.
«Меня режет, останавливай поезд!»
Зачем я полез под этот поезд? Понимаете, станция Тыгда так устроена, что Транссиб ее разделяет на две части. И все поезда надо обходить, а это примерно два с половиной километра в любую сторону. Виадука там никогда не было, просто уложены бетонные плиты, это как бы переход. Дети, старики, беременные, мамы с колясками десятилетиями перелазят под вагонами. Там все так живут.
Беда со мной случилась 14-го декабря 2012 года, мы в этот день работали до семи часов вечера. Звонит жена и говорит, что скоро Новый год, а мы еще не затарились продуктами на базе. Надо срочно ехать на базу, а это на другой стороне поселка. Мы с коллегой туда пошли: он жил в той стороне, а я на базу за яблоками и окорочками.
А снегу в ту зиму было по пояс. Если бы я обходил составы, то не успел бы на базу. Смотрю, стоит маневровый, не расцепленный состав. Бегу. Думаю, сейчас подойдет тепловоз, вагоны будут таскать по станции, я не успею, моя будет орать, что ничего не купил. В голове сумбур мыслей. Маневровый стоит, фары не включены, вагонников рядом нет. Это все говорит о том, что поезд еще постоит. Товарищ мой пролез первый, все хорошо. Я лезу и цепляюсь за вагон капюшоном. Только перенес ногу и руку — поезд двинулся. А он еще под бугорок, ходко так пошел. Я дергаюсь, не могу отцепиться, капюшон меня держит. Под вагоном есть тормозной трос. Если за него дернешь — поезд должен тормозить. Я дергаю что есть силы, но система не срабатывает.
Помню, как мне отрезало левую руку. Смотрю, а моя рука в стороне уже лежит… Потом одежду стало наматывать на колеса и меня под них начало затягивать. Я правой рукой цеплялся за шпалы, пытаясь задержаться, все ногти сорвал себе. Больше всего боялся, что голову затянет на рельсы — меня резало и бултыхало метров пятнадцать. Не чувствовал, когда левую ногу отрезало, помню только, как кости трещали.
Я ору своему попутчику: «Меня режет, останавливай поезд!» А он растерялся и мне в ответ талдычит: «Юрчик, Юрчик, ты что, прикалываешься?..» Потом, помню, что надо мной вагоны проезжают, я вжался в землю, в голове одна мысль: «Лишь бы меня не зацепило…»
Вижу, что мой коллега от испуга хочет убежать, у него лицо перекошено от страха. Я кричу что есть сил: «Валентин, не убегай! Закопай меня в снег, мои руку и ноги тоже закопай в снег. Мне все пришьют…» Он меня в снег зарыл, я его правой рукой держу, боюсь отпускать: убежит, мне хана…
Надо мной крутились лица моих умерших: бабушки, дяди Сережи, Сани Макея — все они смеялись надо мной. «Щас я к вам приду», — говорил я им. А они все ближе и ближе ко мне. Очнулся — коллега меня по лицу хлещет, он жгутами меня перетянул. Спасибо ему большое. Хотя первое время после беды я на него обижался, все говорил: «Зачем ты меня спас?..»
Потом то терял сознание, то в себя приходил, плавало все. В магдагачинской больнице меня двадцать часов оперировали. Помню, один врач пьяный был. Он мне промедол ставит, а он меня не берет, и врач говорит, что из меня с кровью все лекарство вытекает.
Заплакал, когда себя увидел…
Я в себя приходил и кричал, чтобы везли меня в Благовещенск, думал, там пришьют мои ноги и руку. Хирург говорил мне потом, что он уже вызвал санитарку морга, не верил, что я выживу. Пульс у меня был двадцать ударов в минуту, крови донорской в больнице не было, только плазма, мне вливали плазму. Врач меня зашил, кровь привезли из Благовещенска почти через сутки, влили, и я стал оживать.
Очнулся в реанимации. Мне так хорошо, ничего не болит, тепло так… Глаза не могу открыть, слиплись... Потом, как молнии в голове, все эти кошмарные воспоминания. Врач ко мне подошел. Первое, что я спросил: «Мать живая?» Попросил отвязать руку, сдернул простыню с себя, все понял в одну секунду. Я заплакал, когда все увидел… Смотрю, рядом шприц лежит, хочу себя в шею шприцем зафигачить, но не могу, сил нет… Врачи заметили, руку снова привязали…
Слышал, как жена моя в коридоре говорила, что боится ко мне в палату заходить. Когда зашла, я снял с себя простыню и говорю ей:
— Тань, я теперь такой. Ты будешь со мной жить?..
— Да, конечно, — ответила.
Потом мама зашла. Помню, что она не плакала, подбадривала меня.
Вспомнил: подошла санитарка ко мне, обмакнула салфетку в йодопирон, хотела к ране приложить, салфетка у нее из рук на пол упала, она подняла и в рану. Я кричу: «Ты что делаешь?» Она мне: «Не переживай, мы пол водой с хлоркой моем».
Через два дня я стал гнить. От меня воняло, как от куска тухлого мяса. Мать кричала на всю больницу, требовала санитарный вертолет, чтобы меня увезли в Благовещенск. Мои раны чистили без обезболивающих. Знаете, так кричать хотелось, а в коридоре мамка стояла, и я не мог кричать. Я тогда первый раз понял, как от боли можно сойти с ума. По грани разума и безумия шел.
Спать не мог от боли. Слышал, как в голове уже музыка стала звучать. Признаюсь, пацаны принесли мне бутылку коньяка, я ее выпил… и только тогда смог крепко уснуть.
А когда меня на вертолете везли из Магдагачей до Благовещенска, я чуть с ума не сошел от боли. Сопровождающая забыла чемоданчик с лекарствами, и ей нечем меня было обезболить в полете. Сидела с летчиками в кабине. Когда стал просить ее обезболить, она говорит: «Ой, а я чемоданчик забыла…» А меня от боли просто разрывало на части. Честно говорю, были мысли: «Господи, хоть бы найти какую кнопку, чтобы этот вертолет упал, чтобы прекратить все мои мучения». Потом думаю: «Да что же это я, летчики-то при чем?» Терял сознание, потом снова в себя приходил. Долетел на грани…
Привезли меня в областную больницу, а документы мои забыли в Магдагачах. Меня без них не принимают, я два часа лежу на каталке в приемном покое. Все мимо проходят, какой-то старичок мне говорит: «А ты что лежишь неподвижно?» Я ему отвечаю, что, мол, я обрезанный. Он поднял простыню, глянул, потом как стал кричать на весь приемник: «Что вы, люди или нелюди, что же вы к парню не подходите?!» Только после этого меня подняли в больничную палату. В Благовещенске спас меня хирург Олег Владимирович Иванов. Ему я до самой смерти благодарен буду…
Семейная жизнь моя сразу дала трещину, как только вернулся из больницы. Не хочу все вспоминать, больно… Ко мне с моей работы приезжали солидные дядьки, говорили, что меня в беде не бросят, и давали подписывать разные бумаги, просили шум не поднимать. Я их подписывал.
Ни один железнодорожный милиционер или транспортный прокурор ко мне не приходил. Я не видел даже акта осмотра места происшествия. Потом вынужден был судиться со своим предприятием, целый год вся эта тяжба длилась. Суд присудил мне 200 000 рублей компенсации. Они мне эти двести тысяч четыре года выплачивали, маленькими частями.
Через полгода я к маме в деревню уехал.
«Баня» на ледяном полу…
Приехал я в старый материнский дом. Вода через дорогу в колодце, туалет во дворе. Стыдно говорить, но скажу: в туалет сходить — целая трагедия для меня. Мать выходила на улицу, когда я на эту проклятую утку ходил. Хатка-то маленькая…
Сам помыться не мог, мама меня мыла зимой один раз в две недели. Чаще не получалось. Дом очень холодный: воду ставишь на пол, она утром замерзает. Как я мылся? Сделали дырки в полу, сам пол застилали старыми тряпками, мама грела воду и меня поливала и мыла, как свинью, которую смолят…
А от пола холодина неимоверная, в валенках мама ходила. Я мылся редко. Сам себя ненавидел за нечистый дух, который от меня исходил. Я же ползаю, потею… Понимаете, терпеть не могу, когда меня кто-то пытается нести. Все сам. По-пластунски, но сам на второй этаж забирался.
Минуты отчаяния? Были, конечно! Пытался пить. Пытался жизнь свою сжечь, как спичку. На речку уеду, сижу, смотрю на воду, первая мысль: классно — вода успокаивает. А потом думаю: а что классного, даже искупаться сам не могу. Были мысли бултыхнуться в воду…
А знаете, я понял самоубийц! Никакого страха. В эти минуты вообще ни о чем не думаешь. Перемыкает — и все. Я один раз взял электрический провод, скрутил из него петлю. Помню, что в глазах потемнело… Провод натянулся, уронил стиральную машинку, на шум мама прибежала и не дала умереть. Сейчас говорить об этом стыдно, мать жалко. Но так было. Да, было…
Что по дому делал? Все, что мог. Забор мы с мамой сделали, семь столбов вкопали. Печку, колонку для воды ремонтировал.
Но такая жизнь меня очень сильно угнетала… Летом еще полегче: где на рыбалку съезжу, что-то по дому поделаю, просто на улице с людьми пообщаюсь. А зимой просто тюрьма — семь месяцев беспросветного сидения в доме. Я с ума сходил от пребывания в замкнутом пространстве и отсутствия общения. Я же всегда такой активный был, подо мной земля горела. А тут…
По интернету познакомился с девушкой, стал с ней общаться. Юля ее зовут, она из Сибири. Мне стало легче, надежда в жизни появилась. Знаете, страшней увечья общаться с нашей бездушной социальной системой. Все приходилось выбивать почти боем.
Расскажу, как меня протезировали в Благовещенске. Звонят из Амурского реабилитационно-технического центра по обслуживанию инвалидов, говорят: «Завтра ты должен быть у нас, слепки снимаем». Спрашиваю, а почему так спешно? «Вы у нас не один. Или завтра, или не известно, когда…» — говорят. Отдаю полпенсии на такси, лечу в Благовещенск.
Слепок сделали, все, езжай обратно. Говорю: «Мне далеко ездить и не на что. Может, есть где переночевать?» Отвечают: «Такой возможности не предусмотрено». Через день снова звонят: «Приезжай». Опять на такси и туда. Делают пластмассовую колбу, говорят: «Вставай в нее». Никаких резинок, никакой амортизации. Я встаю туда культей, она врезается в плоть, боль адская, меня трясет всего.
Постоял минут пятнадцать, опять отправляют домой. Говорящий момент: этот центр занимает огромную территорию — большое двухэтажное здание, а переночевать негде. Опять меня гонят в деревню. Делать нечего, залажу в долги, нанимаю такси, еду. Через два дня снова вызывают и предлагают уже ходить на протезах. Опираюсь на брусья, иду сквозь слезы. Меня хвалят, называют молодцом… Спрашиваю, а как мне дома в деревне тренироваться одному? Нужен же инструктор, специальные брусья, на которые опираешься. «Не знаем, — говорят, — это не наш вопрос».
Это я только потом узнал, что таких, как я, нужно протезировать в специализированном стационаре. Когда домой приехал, понял, что на этих протезах ходить не смогу. Я на них не мог и порог переступить. Они мне давили нещадно и растирали культи до крови. Пытался через боль ходить, пока не упал со всего маху и хрящ на культе не повредил. Хорошо, хоть бедро не сломал.
Я понимал, что индивидуальная программа реабилитации — это полная профанация, которую каждые два года переписывают под копирку и которая меня никогда не реабилитирует. Никогда! Когда мое дело передали из регионального минсоцзащиты в отделение Фонда социального страхования, то с его работниками стало чуть полегче общаться.
Помню, от отчаяния написал в Администрацию Президента России, после этого ко мне приехала целая делегация. Их много — я один. Не могу переговорить, не могу доказать очевидное. Они мне про «стриженое», я им про «пареное». Я им объясняю, что не могу в этих условиях помыться, мне недоступен туалет. Они мне говорят, что у вас общий доход с мамой превышает необходимый минимум. Пытался выяснить, при чем наш общий доход. Не слышат.
Чувствую себя маленьким песиком. Меня кусают со всех сторон большие и сильные, я отбиваюсь, а сил на всех не хватает. «Да твой дом нормальный!» — говорит мне чиновник из районной администрации. Я устал так жить: говорю — меня не слышат. Полтора часа словесного боя. В результате выходит сюжет на местном ТВ, который рассказывает о моей почти счастливой жизни.
Тяжело докричаться
Знаете, я вначале робел перед всеми чиновниками. Думал, они же начальники, от них зависит моя жизнь. А потом понял, что они такие же люди, как и я. И должны делать свою работу, за которую им платят хорошие деньги. Мне моя девушка Юля много что подсказывала. Она юрист по образованию, давала мне ценные советы, которые помогали общаться с чиновниками.
Летом прошлого года была прямая линия с президентом России Владимиром Путиным. Узнал, думаю: это мой единственный шанс. Я звонил туда триста раз. Триста! И девушка моя звонила раз шестьсот! Ночами не спал, боялся, что не услышат. Меня выслушивали, записывали. Я, как мантру, повторял свою беду. У меня уже к вечеру язык не ворочался…
Мои номера блокировали, я с других звонил, очень боялся, что не услышат… Я рассказывал, что мои условия проживания невыносимы. Я так и говорил, что моюсь один раз в две недели, честно объяснял, что такое — ходить в туалет один раз в несколько дней, чтобы меньше хлопот матери создавать. Все как было, так и говорил. Говорил, что у нас нет денег печку отремонтировать. Рассказывал, как годами просил помощь и как мне отвечали, что у нас с матерью доход превышает установленный минимум, и отказывали в помощи.
Вы не представляете, сколько раз я слышал от чиновников: «К сожалению, мы вам помочь не можем». У вас нет сожаления, отвечал я.
Как только попал в «зеленую» папку президента, мне сразу потоком пошли письма, вернее отписки. Вам предоставили то, вам предоставили это, вам предлагали в Хабаровск поехать…
А я два года выпрашивал, чтобы нам в доме колонку для воды сделали. Мать через дорогу воду носила. Писали: «Мы вам в доме пол поменяли…» Я читал, у меня волосы на голове шевелились от этого вранья. Ничего подобного никогда не было! Клянусь!..
Самое трудное, что у нас в стране человеку очень тяжело докричаться, чтобы тебя услышали. Главное — чтобы услышали. А так все у нас есть, все механизмы, пристройки и прочие шестеренки имеются.
Государственная машина социализации инвалидов неплохая, но она неповоротливая и очень черствая. Люди, которые работают с инвалидами, часто равнодушные и уставшие от нас. Им проще отказать и не заметить, чем помочь. Нет за этой системой контроля действенного. Это самая большая беда.
Плакал ли я за эти годы от своей беды? Чаще просто выл, как зверь, но почти без слез. От бессилия и непонимания. Главное — человеческий фактор. Простой пример. Когда про меня узнал губернатор Амурской области Александр Козлов, он приехал ко мне почти в двенадцать часов ночи. С ним по-людски, по-мужски так поговорили. Он сразу меня понял.
Сегодня у нас с матерью другая жизнь. Соцзащита помогает с арендой квартиры в Благовещенске. Вы не представляете, какое счастье жить со всеми удобствами, когда можно принимать ванну и комфортно ходить в туалет. Когда есть лифт и пандус, я могу сам на коляске съездить в ближайший супермаркет. Когда приличная скорость интернета, когда можно заниматься спортом и учиться ходить на протезах с инструктором.
Сегодня это все — слагаемые моего человеческого достоинства.
Какая мечта у меня? Окончательно закончить протезирование и научиться ходить. Хоть с тросточкой, но ходить. Это самое главное! Еще хочу права восстановить. Мечтаю дойти до машины, сесть за руль и поехать дальше. Семью хочу. Знаю, что она у меня обязательно будет. Это же счастье — ходить, не то что ходить, а даже стоять. Стоять и смотреть людям прямо в глаза, а не снизу вверх!
МНЕНИЕ
Александр Козлов, губернатор Амурской области:
— Юрий Сергеев — целеустремленный парень, с сильным характером. Он поступил учиться на исторический факультет Благовещенского педуниверситета. Знаю, что первую сессию сдал на отлично. У нас есть законные механизмы и возможности сделать все для того, чтобы качество его жизни было максимально комфортным. Главная беда нашей социальной системы — не нехватка денег и несовершенная законодательная база, на которую так любят ссылаться. Вершина всех бед — пресловутый человеческий фактор…
Мое мнение неизменно для всех коллег: перестал слышать человека — уходи на другую работу. Туда, где нет людей.
Амурская правда
от 16.04.2018
Комментариев пока не было
Комментариев пока не было
Материалы по теме
«Трезвенники — счастливые люди»
Монолог главного амурского библиотекаря
Север Амурской области окажется во власти осадков
Александр.не идеализируйте .только нимба не хватает.В нем очень много подлости.меркантильности.Тандем. мама-сынок.хорошо работает на выкачивание денег.Пусть конечно удача улыбнется.но по заслугам и испытания..
— Горчички?ахха (гость)Спасибо за статью.
Читала блог Юрия, он пишет нестандартно, интересно, правда уже полтора месяца ничего нет. На той площадке непросто быть блогером, но Юрий сильный — выдержит.
— Ольга ТурНу от такого руководства Магдагачинской ПЧ-14 ЗабЖД другого ждать не приходится... Полное безразличие к своим работникам (хоть и бывшим)... Отсюда и 200 тыс они выплачивали несколько лет... И помощи никакой... И слов не сдержали... Всё это к большому сожалению очень ожидаемо...
— Юрьевич (гость)Вот про кого надо показывать Малахову, Борисову и Гордону...
А то эти все изнасилованные Шурыгины и анализы ДНК уже всех достали...
Читаю..., и вспомнил повесть Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке»
Спасибо Александру за статью!!!
— Сергей ВладимировичЧитаю и плачу...Такое пережить, и так любить и цепляться за эту жизнь!!
Ярошенко- ты лучший! Так разговорить человека. и так передать его слова-это дар. Божий.
— Северок (гость)