«Когда-нибудь мы вспомним это»

Я ненавидел школы

Удивительно, я на всю жизнь запомнил запах  Воронежского театра, в котором играл мой двоюродный дед. Он был заслуженным артистом республики.

Фото: Евгений Гурко / Коммерсантъ

Когда началась война, отец добровольцем записался на фронт, а нас с матерью отправили в Воронеж, затем в Копейск.

Детство… Класса до седьмого я ненавидел школу. Меня там били — как физически слабого. У меня был порок сердца. Мне было крайне неуютно в школе. Причем родители переезжали, у меня сменилось три школы, я ненавидел их все.

Почему меня били в школах? Понимаете, двор есть двор, во дворе нет учителей. Тем более в те времена. Где  жили мои родители, там царствовала шпана. Настоящие уголовники.

Одного запомнил на всю жизнь, он был старше меня года на четыре, блатной. Самый наглый.

Лет восемь назад я встретил  участкового этого старого дома,  спросил его: «Скажите, где Жгут?» — «Сидит за убийство», — буднично ответил участковый. Он всю жизнь так и просидел…

И только где-то в лет четырнадцать, когда у пацанов язык уже становится важнее кулаков, ситуация преломилась, и меня перестали колотить.

Когда мы вернулись в Москву, в  ней было всего три школы  с углубленным изучением  иностранного языка:  английская, французская и немецкая.

Мой отец, который за свою жизнь сам, без помощи  учителей, выучил пять языков (причем английский у него был превосходный!), предложил мне поступать в такую школу. У нас роскошная библиотека была — все произведения Агаты Кристи стояли на полках. Отец сказал, что надо быть дураком, чтобы не использовать такую возможность. И я за лето выучил французскую грамматику.

Последние три года я учился во французской спецшколе, которая дала мне очень много. Там я себя чувствовал абсолютно комфортно, уютно.

У меня с самого начала по французскому языку только пятерки были.  И я уже в институте подрабатывал, работал переводчиком, благодаря знаниям, полученным в школе.

Оскал войны

Я своего отца  впервые увидел, когда мне было пять лет. Он пришел домой с войны в 1946 году.

Мама рассказывала, что мой папа самый красивый, самый обаятельный.  Он не успел сойти с подножки, как я узнал его и закричал: «Папа!» Я его видел на фотографиях, запомнил. Он очень был этому удивлен.

Отец  вызывал восхищение у многих людей. Во-первых, он был хорош собой. С прекрасным русским лицом. Он был человек обаятельный. Приличный. После того как папа начал вести телевизионную передачу «Рассказ о неизвестном герое», с ним невозможно было идти по улице: ни в Москве, ни в провинции. Люди подходили, брали автограф, благодарили, плакали. Самое главное дело, которое сделал отец, — это книга о Брестской крепости. Еще в результате его усилий вернули гражданское достоинство нескольким миллионам людей, которые попали в немецкий плен и гражданами вообще не считались.

Вы даже не представляете, как фронтовики ужасно жили после войны!

В 1965 году к 20-летию Победы впервые объявили 9 Мая выходным днем, вышел указ правительства, устанавливающий льготы для людей, которые воевали на фронте.

Страна заметила фронтовиков, которые спасли ее от фашизма, только через  20 лет, когда из них уже многие умерли.

Поэтому фронтовики отца на руках были готовы носить. И хоть он был член партии, коммунист, но мы с братом считаем, что это величайший христианский подвиг — людям вернули гражданское наследие.

Отец занялся Брестской крепостью в 1954 году. Впервые о ней прозвучали три передачи по радио, по-моему, в 1955 году, их слушала вся страна. Я пришел в школу 1 сентября, а передачи были в августе, каждый учитель спрашивал: «Это твой отец?» Я им безмерно гордился!..

На всю жизнь запомнил, как я первый раз приехал в Брестскую крепость, это было летом 1955 года.

Фото: Corpus.ru

Первые впечатления? Страшно… Я никогда так близко не видел оскал войны…

Немцы сбросили фугаску весом под две тонны. Воронка от нее за десять лет заросла густой травой, но она была немыслимой глубины. Невозможно забыть…

Костел запомнил. В нем прятались защитники крепости… Выскакивали оттуда и атаковали фашистов. Там была невиданная концентрация героизма.

Представляете, последние очаги сопротивления Брестской крепости угасли лишь в первых числах августа 1941 года, когда фронт был уже за Смоленском.

А ее защитники голодали, прятались, но не сдавались. И убивали немцев! Какой великий подвиг!..

Там был маленький мост через реку Мухавец. По этому мосту шли наши воины в первую контратаку 24 или 25 июня 1941 года.

Так вот, у этого моста перила были из труб диаметром сантиметров 12—13. Они были все, как кружево, пробиты пулями и осколками. Все! А длина моста—- метров восемь, не меньше…

Какие-то  умники не догадались их оставить для истории, там теперь новые перила. Их надо было оставить, потому что ничего страшнее и правдивее я на свете не видел. До сих пор не могу забыть эти перила, иссеченные пулями. Впечатление сильнейшее.

Мне партия не доверяла

Фильм «Белорусский вокзал» пророс во мне от Брестской крепости, от увиденного, услышанного, от отца моего…

В 1967 году я снял свой первый самостоятельный короткометражный фильм «Ангел». Он был запрещен, мне внятно сказали, что фильм положен на полку и денег мне за него не заплатят ни копейки. До свидания. Живи как хочешь…

Я пребывал в полном раздрае, и вдруг мне мой друг Леня Гуревич говорит, что в экспериментальной студии Чухрая, где я делал этого «Ангела», лежит заявка драматурга Вадима Трунина, где рассказывается, как четверо фронтовиков хоронят своего командира. Встречаются после многих лет на этих похоронах. И потом весь день пытаются где-то вместе выпить. И как бы найти давно потерянный общий язык.

Вот то, что он рассказал. В эту секунду у меня возникло абсолютно безошибочное чувство, что я обязан это сделать. И той же ночью добыл телефон квартиры Трунина, позвонил туда. Разбудил его жену, чуть ли не в два часа ночи. Мы были знакомы с Вадимом, но не более того. Она объяснила, что он в Средней Азии, в правительственном санатории, где пишет сценарий по заказу. Немедленно добыл телефон этого санатория. И часа в четыре утра разбудил Трунина.

Его позвали к телефону. Я объяснил, в чем дело. «Да бери, ради бога. Никто не берет». Так я добрался до этого.

Фото: 24smi.org

Было много препятствий: со мной не желали заключать договор. Фильм предлагали снимать Ларисе Шепитько, потом Марку Осепьяну. Мне партия не доверяла.

Директором студии  был Владимир Познер, отец нынешнего Познера, журналиста. Он мне так и  сказал: «Нет, с тобой мы больше дел не имеем». 

Спустя время я снова  прихожу, прошусь, унижаюсь. Познер с еще большим металлом в голосе повторяет: «С тобой мы дел не имеем!»

Отдали кино Марку Осепьяну. Мы с ним были приятели, Марк — хороший режиссер. Я ему пожелал успеха, пожал руку и ушел. Но через некоторое время Осепьян ушел, что-то у них не сложилось. И студия расторгла договор с Труниным. Вот тогда пришел мой час. Мы с Вадимом оба сидели без денег, заняли у друзей и поехали писать сценарий… Вот так и родился сценарий.

Человеческие истории

Понимаете, когда мой отец по всей стране разыскивал героев Брестской обороны, многие из них жили в полной нищете. Многие прошли плен. Там были ситуации, когда избежать плена можно было только двумя способами: застрелившись или записавшись в полицаи. Ни то ни другое они не сочли возможным. Поэтому люди и попадали  в плен. А потом из немецких лагерей сразу переезжали в свои…

Когда отец их находил, они приезжали и часто останавливались у нас.

Я их на всю жизнь запомнил,  плохо одетых, очень скромных, я бы сказал, забитых жизнью людей. И каждому надо было помочь.

Кого-то отец вообще вытаскивал из лагеря. На всю жизнь запомнил Петю Клыпа. Когда началась война, Петя был четырнадцатилетним подростком,  участвовал в обороне. Мальчик ночами воду таскал для раненых. После войны его, растерянного подранка, посадили на 25 лет за убийство, которое он не совершал. Мальчишка сидел в Магадане, совершенно раздавленный и деморализованный. Отец добился пересмотра его дела, Петю оправдали и выпустили из лагеря. Это было самое настоящее чудо!

Еще одну судьбу помню: майор Гаврилов воевал на Восточном  фронте,  это был абсолютно героический человек. Он лежал в подземелье крепости без сознания, глотать даже не мог. Но когда увидел немцев, у него хватило сил стрелять в них из пистолета и даже бросить гранату. Он убил несколько фрицев, будучи сам совершенно беспомощным. После этого его немцы не расстреляли, они привезли его в свой госпиталь. Лечили и показывали своим солдатам. Как образец мужества.

Он был кадровый офицер Красной армии с 1918 года. Потом его наши посадили как предателя. Освободился, пенсию не получал, он просто бедствовал. Жил на окраине Краснодара в саманной хатке, которую он своими руками вылепил. Отец за него долго хлопотал. Все закончилось тем, что ему присвоили звание  Героя Советского Союза. Он стал депутатом Верховного Совета.

Это все было на моих глазах, эти все человеческие истории были частью моего воздуха, частью жизни нашей семьи.

Я бился за Нину Ургант

А за правду фильма «Белорусский вокзал» я отдаю должное трем людям: Вадиму Трунину, Булату Окуджаве и Альфреду Шнитке.

Помню, как мучительно долго мы подбирали песню к этому фильму, перебрали многие песни военных лет: я предлагал  «Синий платочек», на что Трунин отвечал категорическим «нет». Он настаивал, что нужна новая, свежая песня. Пришла мысль обратиться за помощью к Булату Окуджаве. Я был тогда слегка знаком с Булатом, поехал к нему домой.

Булат говорит: «Нет, я уже два года не пишу песен. Мне сейчас не до этого…» Он роман писал в это время. Я ему говорю: «Ну прочтите сценарий!» Он прочел. Честно вам скажу, сценарий был лучше картины… Его потом сильно изрезали.

Он прочел и снова говорит — нет. Тогда я решился на крайний шаг, предложил показать ему отснятый материал, а снято уже было все, кроме последней сцены. Мы посмотрели, зажегся свет, и я увидел, что у Булата другие глаза. Они светились. Он что-то увидел в этом материале, потому что у него глаз загорелся: «Ну я попробую…»

Через несколько дней он говорит: «У меня есть текст». Дает этот текст, который в картине поет Нина Ургант. Я посмотрел, он мне показался странным. Ну сколько мне было — двадцать девять лет!..

И вообще, пора бы уже соображать. Я был несколько озадачен. «Горит и кружится планета. Над нашей Родиною дым...» Я показал Трунину. Вадим говорит: «Дурак ты, это то, что надо!»

Почему? Потому что ясно, кто это писал. Или учитель, или журналист, такой, которого играет Сафонов в фильме. Это то, что нужно. Хорошо, я поверил. Вадим лучше меня знал этот материал, его отец был кадровый офицер, прошедший всю войну. И он рос в разных гарнизонах, где отец его служил после войны.

Музыку пытался написать Окуджава, но у него ничего не получилось. Я тогда попросил Альфреда Шнитке, с которым я работал. Он говорит: «Я не Шаинский, для этого нужен специфический талант».

В итоге на Мосфильме встретились все: Шнитке, Окуджава и мы с Труниным. Спорили, дискутировали, доказывали… Все закончилось тем, что Альфред Шнитке сел за рояль и через тридцать минут была готовая музыка.

Этой песне досталось не меньше, чем фильму! Текст отказалась утверждать редакция. Редактор — сам фронтовик — написал, что это невозможно, что это такое: «А нынче нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». Это... лозунг. А у нас был  один-единственный лозунг: победа малой кровью. Я говорю этому редактору: «Слушайте, как вам не стыдно. 40 миллионов положили, и малой кровью?»

Еле отбились!..

Убежден, что картина живет только потому, что там замечательные диалоги, которые написал Вадим Трунин. Они и сегодня не кажутся диалогами из прошлого века. Ну и, само собой, замечательные артисты…

Был скандал и по этому поводу, категорически не хотели утверждать Нину Ургант на роль медсестры, рекомендовали Инну Макарову. А я насмерть стоял за Нину, у нее тогда глаза светились особым женственным светом. Это же нигде не взять…

Директор студии говорит: будем снимать Инну Макарову. 

— Почему? — спрашиваю я.  «Ее знает народ как Любку Шевцову», — говорит директор. «Это разные вещи!» — отбивался я.

Меня заставили сделать пробы Инны.  Она сыграла неплохо. Но это было не то… Худсовет утвердил Макарову, я хлопнул дверью и сказал, что больше к этой картине не имею ни малейшего отношения. Написал заявление, что я снимаю свою фамилию с титров.

Купил водки и поехал к приятелю на дачу. И там трое суток сидел и пил. А на четвертые сутки приехала мосфильмовская машина. Она приехала, а я пьяный.

Мы за тобой, говорят мне. Я говорю: подождите…

Пошел помылся. Выпил кофе. Поехали на студию. Тогда мне разрешили снимать Ургант. Вот так дался мне «Белорусский вокзал».

Я, как режиссер, не выносил, когда мои фильмы резали. Просто физически болел от этого. Поэтому я ушел из режиссуры и не снимал почти тридцать лет. Не снимал лучшие годы своей жизни. А что делать? По-другому не могу…

Казалось, что резал сердце

У меня было всего четыре картины. «Ангел», «Белорусский вокзал», «Осень», «Верой и правдой». Ни одна не вышла такой, как она была задумана. Ни одна! В последней картине «Верой и правдой» тоже очень хорошие артисты играют. Это фильм об архитекторах, о советской жизни. Остановили съемку  на середине, и Сизов, тогдашний директор студии, мне сказал: «Ты думаешь, ты истратил миллион, мы тебе дадим второй истратить? Нет, пока ты это не переделаешь. И мне пришлось резать  сцену за сценой. Казалось, что резал собственное сердце...

Картина была задумана как гротеск. А выяснилось, что советскую жизнь в гротесковом варианте нельзя изображать. Картина вполне приличная. Она, в общем, жива и сейчас.

Некоторые кретины говорят, что нужна цензура, потому что это заставляет художника быть более  точным... Пята цензуры — это петля на шее. Другого определения у меня нет.

Вот поэтому я и уходил из режиссуры, писал сценарии. По моим сценариям три фильма сняли.

А потом я пьесу написал, которую играли тридцать  театров по всему Советскому Союзу.  Жил трудно, только в сорок четыре года рассчитался со всем долгами. На дворе стоял 1985 год, перестроечный, горбачевский. С полки сняли картину «Ангел», и мне заплатили за нее постановочные. Через двадцать лет!..

Мужику жить с хроническими долгами ужасно.

Бывало, что не получал денег по нескольку месяцев. Конечно, я был обозленный. И забыть это все я не могу.

Но я  всегда детей своих учил смотреть в другую сторону жизни. Более светлую.

Сегодня у меня с детьми хорошие отношения. Они все взрослые. Все работают, вкалывают. Я к ним с уважением отношусь.

Понимаю ли я сегодняшнюю жизнь? Не знаю, может быть, да, а может, нет. Я в силу своего возраста живу достаточно замкнуто. Но дети — другое поколение... Моей старшей дочери уже пятьдесят лет. Представляете, что это такое, когда ты понимаешь, что твоему ребенку уже полвека… У меня это вызывает трепет.

Дочь Андрея Смирнова –  российский сценарист, кинорежиссёр, телеведущая, публицист Авдотья Смирнова. Фото:  zen.yandex.ru

Когда свою старшую дочь я назвал Дуней, то все четверо — бабушки и дедушки — отказывались со мной общаться. «Ты девочке испортишь жизнь», — говорили мне. А девочка выросла и стала гордиться своим именем.

Когда я выбирал ей имя, то вспомнил трех женщин, которых так звали. Авдотьей звали балерину Истомину, о которой Пушкин пишет в «Онегине». Авдотьей звали Панаеву, любовницу Некрасова, довольно красивую женщину. В нее был влюблен Достоевский. Хотя она стерва была еще та. Авдотьей звали любовницу Пушкина Голицыну, ночную княжну. Которой цыганка предсказала, что она умрет ночью, и она сменила день на ночь. Она днем спала, а ночью приемы устраивала...

Скажу со всей ответственностью, в старости ничего хорошего нет. Ничего. Энергия не та. Голова хуже соображает. Реакция замедленная.

Про смерть думаю часто. Как можно про нее не думать?..

Я бы не хотел, чтобы смерть меня застала врасплох. Мне кажется, я вполне готов. Мой отец от рака легких умер в шестьдесят лет. Я уже старше него на восемнадцать лет. Конечно, приходится думать.

Примириться с этой мыслью трудно.  Конечно, жалко расставаться с детьми или с женой. Жалко, но придется… Есть жизнь и есть смерть! Это неизбежно!.. Я не верю в загробную жизнь, она только земная и единственная.

Характер можно потерпеть

Актеры не сукины дети! Гений Чехова здесь дал осечку…

Среди них есть масса приличных людей. Талантливых. Я снимался в сериале «Динозавр», почти все мои партнеры мне годились в сыновья как минимум, а некоторые и во внуки. И мне кажется, что очень талантливое поколение артистов, которым сейчас тридцатник. И девочки, и парни — они замечательные.

Мнение, что ум артисту претит и вредит, — злое и неверное. Хорошие артисты все неглупые. Они могут быть не очень образованными, не очень эрудированными, но не глупыми.

Хороший артист, как правило, человек интересный, живой. Я люблю артистов. Я буду работать с любым из артистов, неважно, какой у него характер. Главное — дело. А характер можно потерпеть.

Все характеры  выветриваются из головы на следующий день, после того как фильм готов.

Я себе не представляю, что есть жизнь без любви. Любовь — самое главное на свете из всего известного людям. Важнее профессии. Быть здоровым и одиноким — счастье сомнительное.

 Я абсолютно уверен, что поиск партнера — это самое главное в жизни.

 Вредные привычки? Я считаю, что у меня их нет. Сигареты мне никогда не мешали, а только помогали.

Я курю с тринадцати  лет, значит, шестьдесят пять лет уже. И никогда даже не думал бросать. Одно время я курил сигары, много лет курил трубку, особенно в то время, когда ушел из режиссуры, потому что трубка требует сосредоточенности. На съемках невозможно ничего, кроме сигарет. Нет, мне очень помогает.

 Я еще до прошлого года играл в теннис. И курение никак не сказывалось. До короткого мяча я вполне добегал и в свои семьдесят семь лет. Конечно, хуже, чем я это делал в 40.

 Курение очень помогает концентрации. Концентрации мысли, концентрации энергии, сосредоточению. Мне лично очень помогает. А потом, смешно уже в моем возрасте избавляться от пороков.

Я с вами совершенно не согласен в том, что сегодня не снимают хорошее кино! Посмотрите, как вырос класс сериалов. В один год вышли «Домашний арест», «Звоните Ди Каприо», «Обычная женщина». В том же году, только в начале, было «Садовое кольцо», вполне интересное кино. И это практически одновременно вышло. Такого класса у нас не было. Это же первое поколение российских режиссеров, которые выросли как режиссеры в отсутствии цензуры. Потому что на самом деле о российском кино судить можно будет лет через  семьдесят пять. Когда хотя бы два-три поколения вырастут без цензуры, без тоталитарного режима, войны, голода и террора. Ведь все остальные поколения начинали в условиях такой стесненности, такого жесткого диктата, что как можно судить о подлинной потенции российского кинематографа? Мне кажется, это дело будущего.

Сосуществование художника и власти — всегда больная тема. Всегда и у всех.

Я  считаю бесперспективным рассуждать на эту тему. Всегда было тяжело. Сейчас полегче, по сравнению с тем, что было.

Цензура есть, ее пытаются возродить в разных формах. Есть цензура каналов, есть цензура продюсеров. Но государственной цензуры действительно нет. Две последние картины, которые я сделал, их не коснулась рука цензуры. Все только мое. Есть какие-то ошибки, это мои ошибки. Власть к этому не имеет отношения.

Соль с перцем

Если  говорить честно про мою последнюю картину «Француз» — это лакировка, это приглаженная правда. Потому что на самом деле все было жестче.

Лакировал, потому что люди ходят в кино не для того, чтобы потом повеситься. 

В основе картины лежат подлинные события. Там нет и капли лжи.

Таких историй было немало. Это история приезда французских коммунистов в Советский Союз — это же все было на самом деле. Правда, среди них не попадались дети белых эмигрантов. Как вам сказать, конечно, эта грань вымышленная.

Но главное, это рассказ о том, как жилось нормальному человеку в России в ранние советские годы.  Об этом в картине  рассказывают две старухи-аристократки, об этом рассказывает  бывший крестьянин — слесарь на автобазе. Которого блестяще сыграл Александр Балуев. Эта роль под него и писалась. Он ее сыграл великолепно.

Кадр из кинофильма «Француз». 

Он великий артист. Это просто наслаждение смотреть за ним.

Чего мне еще  хочется?  Не поверите, умереть по-человечески. Я серьезно говорю.

Вот великий режиссер  Михаил Ильич Ромм вошел в квартиру, жена его встречала, он успел крикнуть: «Леля!» Она поймала его уже мертвым.

 Такая смерть — счастье в чистом виде.

 Друг? У меня нет друга, с которым я бы мог поделиться всем, что живет и булькает в моей душе.

Знаете, в моем возрасте смешно делиться всем.

С годами больше стесняешься каких-то вещей, которых в молодости мог не стесняться.

Я думаю, что с годами строже к себе относишься, а не наоборот. Больше запретов появляется. С годами меньше лжешь…

Более высокие требования к себе предъявляешь. Идет некое очищение души.

К старости ощущение Бога другое.

Ругаюсь ли я матом? Когда надо, то да…

На самом деле среди наших соотечественников полно людей, которые употребляют мат всуе, просто не хватает слов, и вместе них они вставляют матерные слова. На самом деле, все попытки  вводить цензуру на мат — это глупость. Это непонимание того, что мат очень важная часть языка — подземная. И есть случаи, когда ничто не заменит матерного выражения. Это не только непосредственно плотская любовь, но и еще ситуации, в которых мат выражает то, что ты не выразишь никак иначе. И в любом языке существует эта подземная часть, но использовать ее надо по назначению. Мне кажется, что в этом дело. Язык без этой части просто хромой и неполноценный.

Уверен,  что нормальные люди в обморок не упадут после этих слов. Мат — это не только мужская часть языка, но и женская.

Вот такая соль с перцем получилась у нас с вами…

ДОСЬЕ АП

Андрей Сергеевич Смирнов, родился в 1941 году, режиссер, актер и сценарист. Его отец Сергей Смирнов был писателем, радиоведущим.

Он впервые сделал всеобщим достоянием героическую эпопею обороны Брестской крепости, остававшейся долгое время в безвестности. Предпринял огромную работу по собиранию материалов о защитниках крепости.

Андрей Смирнов — режиссер культового фильма «Белорусский вокзал», без показа которого не проходит ни одно празднование Дня Победы.

Как актер Андрей Смирнов блистательно снялся в роли писателя Ивана Бунина в картине «Дневник его жены».

Женат на актрисе Елене Прудниковой. Народный артист России, лауреат национальной премии «Ника».

Возрастная категория материалов: 18+