Человек-век

Сын ссыльных

– Я – сын ссыльных, батьку моего сослали с Украины в Архангельскую область. Донецкому краю нужен был лес, и партия решила все очень просто: 18 теплушек битком набили молодыми мужиками и отправили на север лес валить. В один из вагонов затолкали и моего отца, он просто под руку попал.

Отец чудом живой в Донецк вернулся. Ему мужики сделали в вагоне с лесом нишу, тесную, как нора, дали несколько бутылок воды и сухарей немного. Вот так он в этом рукотворном деревянном склепе десять дней и ехал до дому.

Кто-то стукнул, что отец — враг народа, и нашей семье пришлось бежать в Таганрог. То, что мы остались живы, считаю настоящим чудом. Но даже в такой атмосфере всеобщего страха меня всегда тянуло к актерскому делу, я очень много читал, никогда не стеснялся публики. Ходил в театральный кружок, меня хвалили за роль мальчика в спектакле «Бородино». После одного из спектаклей ко мне подошел режиссер городского театра и неожиданно предложил роль Дамиса в спектакле «Тартюф» по Мольеру. В этом спектакле играли знаменитые провинциальные актеры. Успех был потрясающий. Понимаете, тогда зритель был совсем иной, безмерно верящий всему, что происходило на сцене. Тогда в зрительном зале истерики были едва не обычным явлением.

К нам в Таганрог приехал режиссер Юрий Александрович Завадский, он работал в Ростове-на-Дону, у него был просто замечательный театр. Там играли Вера Марецкая, Ростислав Плятт, Николай Мордвинов. Так вот, Завадский посмотрел один из наших спектаклей и неожиданно говорит мне: «Молодой человек, вам бы не хотелось поучиться на артиста?» Помню, что я только и сумел выдохнуть, что это самая большая мечта моей жизни.

Телеграмма от Довженко

В тот год желающих поступить в Ростовское театральное училище на курс к Завадскому было человек 300. Меня зачислили, а для жилья нам снимали комнаты в частном секторе. Так получилось, что с Сережей Бондарчуком мы жили в одной комнате.

Помню, он подошел ко мне и сказал: «О, великое искусство, давай с тобой объединяться будем в одной комнате. Ты — артист Таганрогского театра, а я — артист Ейского театра». Так началась наша студенческая дружба.

Бондарчук был интересный мальчик. Сергей курил, а сигарет не хватало, вернее, не хватало денег на них. Он мог мне сказать: «Мыкола, пошли погуляем». А «погулять» у нас называлось пойти на автобусную остановку и пособирать бычки, которые не докурил кто-то. Мы их собирали, приходили домой, он это все шелушил, подогревал на печке и цигарки крутил. Потом курил. Вот такая была жизнь, вот такие были мы.

Наши отношения с Бондарчуком развела жизнь по одной простой причине: где-то в конце марта к нам приехали два сравнительно молодых человека, они обратили внимание на меня, сделали несколько моих фотографий и уехали. Через неделю я получаю телеграмму: «Прошу срочно прибыть на пробы в роли Андрея кинофильме «Тарас Бульба». Телеграмма была подписана Александром Довженко.

Картину снимали в Киеве, туда прилетел самолетом, меня поселили в шикарную гостиницу и велели отдыхать до завтра. Я был совершенно обалдевший от всего этого.

Затем меня подстригли под горшок, и вскорости начались съемки.

Вылечила песня

Я войну встретил в Киеве, на съемках этой картины. Помню, ранним утром я услышал какой-то шум, крик, выстрелы. Открыл дверь на балкон, вижу, как на таком бреющем полете мчится самолет с крестами на боку. На соседний балкон вышел заспанный военный. Я спрашиваю: «Что это такое?» «Маневры Киевского военного округа, приближенные к боевой обстановке», — отвечает он. И буквально после этих слов раздались выстрелы, и на спящий Киев полетели бомбы…

Я пошел в киевский военкомат и попросился на фронт. «А ты где родился?» — спрашивают меня в военкомате. Ответил, что в деревне. И попросился в кавалерию, сказал, что артист, что почти месяц снимался в кино, обучен верховой езде и умею владеть конем.

Так кавалерия стала моей военной судьбой.

Мне конь спас жизнь, это было в 1942 году на Брянском фронте. Недалеко от знаменитого Бежина Луга мы попали под минометный обстрел, и одна из мин разорвалась под крупом моего коня Кавалера. Он, бедолага, погиб, а я остался раненым, но живым. Была и контузия, я долго не мог говорить, ничего почти не слышал.

Лечился в одном из госпиталей Москвы, но слух не возвращался, я уже стал отчаиваться: молодой парень — и вдруг глухой.

Врачи разрешали гулять, и я как-то побрел по совершенно пустой Москве и пришел на Красную площадь. Вдруг грянула песня: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...» И чудо! Я ее услышал, у меня мурашки пошли по коже от этих слов и от музыки. Вот так ко мне вернулся слух.

Я вообще считаю, что «Священная война» — гениальное произведение. Я в таком состоянии ее услышал.

Считаю, что мне повезло на войне просто немыслимо: я трижды раненый, но остался в живых, и моя жизнь подходит уже к 95 годам. Разве это не чудо?

Хотя война снится до сих пор, иногда просыпаюсь от командирского крика: «Не жалеть лошадей!» Мы их, родимых, часто не жалели… На войне по-другому нельзя.

Еще один аспект: войны без искусства не бывает. Человек песнями, стихами, танцами откликается на эту беду. Для меня самыми гениальными произведениями Великой Отечественной войны остаются песня «Священная война» и стихотворение Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом».

Я убит подо Ржевом,

В безыменном болоте,

В пятой роте, на левом,

При жестоком налёте.

Я не слышал разрыва,

Я не видел той вспышки, –

Точно в пропасть с обрыва –

И ни дна ни покрышки.

По-моему, лучше и точнее сказать нельзя. Считаю, что фронтовики были очень творческие, безмерно преданные искусству люди.

Я работал в театре имени Станиславского. Там в труппе были артисты-фронтовики: Пётр Глебов, Аркадий Кругляк, Лев Елагин. Атмосфера была очень творческая. Василий Иванович Качалов нам мог часами читать стихи.

Вообще, мое поколение — это поколение практически с нулевым составляющим цинизма и меркантильности. Вы думаете, как я попал в Театр на Таганке?

А тогда было очень популярное Вагановское движение, это когда люди искусства добровольно шли работать на самые трудные участки работы. Я не был исключением и попросился на работу в самый плохой театр Москвы. Мне сказали, что это — Театр драмы и комедии на Таганке. Его просто раздирали интриги, склоки, бесконечные сложности и неприятности. Вот так в сентябре 1963 года я и попал в этот театр.

Труппе на первом собрании я честно сказал, что не считаю себя хорошим артистом, а вот директором — попробую. Обещал работать честно и на совесть. И слово свое сдержал.

Работа для Любимова

Юрий Любимов? Это я уговаривал его прийти на работу в Театр на Таганке. Помню, мне очень понравился один из его спектаклей. Я все сделал для того, чтобы мы встретились в гостях, на нейтральной территории. Юрий Петрович пришел с актрисой Людмилой Целиковской, она тогда была его женой.

Разговорились, Любимов говорит, что его приглашают на работу в Дубну, обещают там дать жилье. Я ему говорю, что Дубна — это почти 100 километров от Москвы, а с крыши нашего театра виден Кремль. Короче, уговорил.

Было очень непростым делом убедить культурное и партийное начальство Москвы, чтобы они дали согласие на переход Любимова в Театр на Таганке. И это решил.

Вместе с Любимовым в театр пришел новый градус творчества. И новые спектакли. Любимовские спектакли были такого качества, что о них очень быстро заговорила театральная Москва. И не только Москва…

Многие его спектакли приходилось просто выцарапывать из лап цензоров, буквально дрались за каждую сцену и реплику.

Любимов мог за одну фразу кинуться в конфликт, а я умел убеждать и договариваться. Этот баланс и спасал наше общее дело.

Любимов категорически не хотел брать на работу Володю Высоцкого. Он мне говорил: «Ну зачем нам еще один алкоголик нужен?»

Мне Высоцкого порекомендовала его однокурсница Тая Додина, она просила дать ему шанс, говорила, что он очень талантливый человек.

«Тая! — говорю я ей. — Ну куда я его возьму? У нас по штату 50 человек, а фактически — 75». Она нашла такие слова, которые меня тронули, и я пригласил Высоцкого на прослушивание. Он пришел, показал Челкаша. Вроде не очень. Любимов ему сухо говорит: «Спасибо». Тогда Высоцкий просит разрешение спеть. Берет гитару и поет три песни. Любимов его спрашивает: «А чьи это слова?» Володя ответил, что слова его. На этом и расстались. Я убедил Любимова взять его на три месяца по договору. Получится — прекрасно, не получится — не судьба.

Тогда мы работали над «Героем нашего времени», ставили спектакль к юбилею Михаила Юрьевича Лермонтова. Высоцкому дали крошечную рольку штабс-капитана. Там нужно было сказать одну фразу: «Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка, ну и дурак же ты, братец». Он сделал все просто гениально и остался в театре.

«Высоцкого не отпустил дьявол…»

Мой Высоцкий? Володя был бесконечно добрым и безотказным человеком, всегда приходил на помощь. У него где-то в корнях было желание созидать. Как он помогал мне как директору на всех бесконечных стройках и ремонтах — это словами не передать. Один его концерт открывал десятки дверей…

Господи, чего только с Высоцким у нас не было…

Очередной съезд партии — и наш театр принимает делегации коммунистов из 23 стран мира. Перед спектаклем прибегает моя помощница и говорит: «Спектакль не может состояться. Высоцкий на ногах не стоит…»

Боже! Я бегом в гримерку к Высоцкому, а он, что называется, лыка не вяжет: «Николай Лукьянович, простите…» Я, как пацану, зарядил ему пару подзатыльников: «Ты с ума сошёл? Политбюро в зале!» В ответ мычание...

Говорю ему: «Ты сейчас со мной выходишь на сцену, твоя задача просто постоять несколько минут с опущенной головой. Все остальное сделаю я. Cкажу, что, к великому сожалению, спектакль состояться не может, артист Высоцкий потерял напрочь голос. Ты делай извиняющиеся жесты, но не упади в зрительный зал».

Я сказал публике, что у меня есть два предложения: вернуть деньги или показать спектакль через три дня. За это время к артисту Высоцкому пообещал вернуться голос. Зал встал и оглушил нас аплодисментами. Билеты не сдал ни один человек.

После этого я посадил его в машину и отправил к знакомым врачам, которые его не раз вытаскивали с того света. Через три дня зал был полон, а Высоцкий просто блестяще отыграл спектакль. Таких моментов было немало.

Помню, на гастролях в Ленинграде, когда с Высоцким случился очередной запой, труппа почти единогласно проголосовала за его увольнение из театра.

Были замены, были очень тяжелые разговоры — все было. Он мог подойти ко мне и сказать: «Николай Лукьянович, отпусти на три дня. Надо в Магадан слетать, золотодобытчики за концерт 10 тысяч платят». Как я мог его не отпустить? Советская машина «Волга» тогда стоила дешевле, чем ему платили за одно выступление. Мне таких денег никто в жизни не предлагал, а ему платили. Я мог только порадоваться за человека. Он возвращался, шел в комиссионку, покупал Марине Влади кулон за шесть тысяч и был при этом абсолютно счастлив. Я тоже был счастлив от осознания, что имею отношение к его мужицкой и человеческой радости.

Понимаете, многих злило, что он позволял себе определенные вещи.

Театр на гастролях в Польше. Высоцкий не приезжает, говорит что не может. Актеры узнают, что в эти дни он во Франции, они с Мариной на Каннском фестивале. В труппе тут же возникает бунт!

Заявлен «Гамлет», а играть его некому. Сдаются билеты, скандал. Что делать? Вводим на роль Гамлета Валерия Золотухина, он один спектакль сыграл просто блестяще. А на следующий спектакль на сцену вышел уже Высоцкий. Это очень хорошо на него подействовало.

Володя прекрасно понимал, что болен, но есть вещи совершенно дьявольские, которые так глубоко и прочно сидят в человеке, что никакая медицина, никакие старания не могут их оттуда вытащить.

Он плакал. Хотел от всего этого избавиться, дьявол его не отпустил.

После очередного случая с Высоцким Юрий Любимов закатил мне грандиозный скандал. Он кричал, что я многое себе позволяю, что он хочет взять власть в свои руки.

На что я сказал: «Юрий Петрович, честь имею». И ушел. В театре меня не было ровно год. Мне звонили, предлагали помощь в трудоустройстве. Я отвечал, что у меня, как у инвалида войны, хорошая пенсия, еще говорил, что я хорошо вожу машину, могу работать таксистом.

Уговорили меня пойти директором Театра на Малой Бронной. Там собрался очень талантливый коллектив: Алексей Петренко, Олег Даль, Елена Коренева...

Каким Олег Даль остался в памяти? Умница. Очень глубокий, он был закрытым человеком. Порядочный и интеллигентный, но был и у него грех по имени Водка. Этот грех погубил его и еще много талантливых людей.

«Чехов был не прав»

Почему я снова вернулся в Театр на Таганке?

Любимов! Любимов…

Он уговорил меня встретиться у церкви на Фрунзенской набережной, мы оба подъехали на машинах, остановились друг напротив друга. Думаю, первый не выйду категорически. Гляжу — Любимов выходит. Я тоже выхожу, мы здороваемся, и он начинает мне говорить о том, как его дезорганизовали, как ему там на меня наговорили…

Он стал меня уговаривать вернуться в театр, говорил, что там многое без меня осиротело, стоит и ждет моего возвращения.

Вернулся только потому, что у меня была идея построить там театральный комплекс, некую сценическую Мекку, если хотите…

По моему замыслу, там должна быть международная театральная школа, которой должен был руководить Любимов и его ученики. Но школы не получилось. И не по моей вине.

У нас на Таганке страсти кипели нешуточные и разрушительные. Почему разрушительные? В глубине и ядре всех страстей лежали амбиции. Почему Александр Калягин ушел из театра? Я назначил его на роль Гамлета, а Любимов — на дыбы! Ни в какую. Он пригласил на эту роль француза Жана Авелара.

Так театр потерял потрясающего актера, но я рад, что так случилось. Саша оказался человеком не только талантливым, но и очень целеустремленным, он построил свой театр.

Знаете, я не согласен с Чеховым в его знаменитом высказывании, что актеры — это сукины дети.

Самые ущербные люди — это артисты, самое трудное положение — быть артистом. Артист — это такая профессия: он за аплодисменты готов продать любовницу, брата и сестру. Мать родную продаст за аплодисменты. Это страшное, мало кому понятное состояние актерской сущности. Я понимаю эту актерскую природу. Думаю, что Антон Павлович, хоть и гений был, но понять это не смог.

На чьей стороне правда в конфликте Любимова с актерами? Конечно, на стороне актеров.

Понимаете, Юрию Петровичу дали орден Трудового Красного Знамени после того, как его лишили гражданства СССР. Кто хлопотал за это? Дали лауреата. Кто хлопотал? Я вам скажу по секрету, первым ходоком всех его наград был ваш покорный слуга.

А с какими трудами удавалось пробивать зарубежные гастроли! Чтобы театр поехал в Болгарию, нам помогала дочь тогдашнего руководителя страны Людмила Живкова.

Кто стучался в эти высоченные двери? Дупак!

Любимов их попросту чурался. Его бывшая жена Людмила Целиковская говорила мне: «Николай Лукьянович, что вы ему говорите, он же монтер. Когда он дома со мной не соглашается, я снимаю туфлю, и его — туфлей. Тогда он понимает…»

Я безмерно ценю вклад Юрия Петровича в театральное дело России, но никогда не смогу понять, как он мог выгонять артистов из театра. Театр создали актеры, а не Любимов. Он этого не понимал. У него было любимое местоимение Я, а у меня — МЫ. Вот в этом наша основная разница.

Когда он умер, я в день прощания отменил свой творческий вечер и пошел проститься с Юрием Петровичем. Подошел к его последней жене, стал говорить искренние слова сочувствия, а она демонстративно встала и пошла от меня прочь. Я был просто ошарашен.

Мне один хороший знакомый сказал: «Ну и дурак же ты, братец Мыкола! Зачем ты к ней подошел? Неужели ты надеялся достучаться до ее совести?»

Главной причиной моего ухода с поста директора театра были нарастающие хапательные движения Юрия Петровича.

Уходить было очень трудно, было ощущение, что я оставляю своего ребенка. Помню, собрал фронтовых друзей, выпили по рюмке водки, и я попросил у них совета. Они сказали: «Коля, уходи…»

От бандитов скрывался в психушке

После этого я стал заниматься Центром культуры на Таганке, руководил стройкой, мы возводили Дом художника в центре Москвы, там по проекту было 10 квартир, творческие мастерские, хороший зал с акустикой. Так ко мне в кабинет приходили бандиты, говорили открытым текстом: отдавай стройку или мы тебя прикончим.

Клали пистолет на стол у меня в кабинете и смотрели мне в глаза.

Я говорил им: «Сопляки, пошли вон отсюда, я трижды раненный на фронте, думаете, что напугаете меня своей пушкой?» Советовал им затолкать пистолет в одно место. Но прессинг был просто сумасшедший, тогда я обратился к одному очень высокопоставленному человеку. Он мне велел немедленно уехать из Москвы.

Я в тот же вечер уехал в Киев, жене сказал, что вызвали на съемки. Своему заместителю наказал, чтобы она без меня не подписывала ни одной бумаги, чтобы всем говорила: «Дупак вернется из командировки, все вопросы к нему».

Они пришли к ней, заплатили довольно-таки приличную сумму, и она им все подписала. Я возвращаюсь, а там такая заваруха, что волосы на голове стали шевелиться.

Друзья меня срочно укладывают в закрытую психиатрическую лечебницу под вымышленным именем. Две недели меня прятали, за это время моя заместитель, которая подписала бандитам бумаги, ушла в иной мир. Ей помогли туда уйти...

…Читал ли я книги Валерия Золотухина? Читал по диагонали. Там очень много субъективного. Я Валерку любил, он был талантливый парень, но в его книгах много неправды.

Женщины? Трудная тема…

Знаешь, с женщинами можно дружить без всяких «шур-мур». У меня таких было две: Ольга Васильевна Лепешинская и Наталья Юрьевна Дурова.

Ольгу Васильевну я знал с 1936 года, она была не только гениальная балерина, но гениальный человек и потрясающий друг. Десятилетия жизни мы с ней часто встречались. Она могла мне позвонить и сказать: «Николай Лукьянович, заезжайте ко мне, почитайте мне чего-нибудь». Я заезжал к ней, пили чай, я читал стихи. Она просила почитать стихи всякие. Вплоть до того:

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде... и убит!

Я читал, а она плакала…

Крепко дружил с Натальей Юрьевной Дуровой. Она была святая, безмерно преданная своему делу, к любому зверю без страха заходила в клетку. Тигры и львы как котята ползали у её ног. Всегда говорила, что самый страшный зверь — это человек.

С этим духом жить было непросто, и я с одним чемоданом ушел навстречу новой любви. Раиса Михайловна работала простой официанткой в нашем театре. У нас с ней была сумасшедшая любовь и полное взаимопонимание. Сейчас я вдовец, живу один, до сих пор вожу машину. За сегодня накрутил 120 километров, и еще нужно в два места съездить.

Живу на полной автономии, дочь живет в соседнем подъезде, часто приходит, проведывает, но я все еще делаю сам.

Понимаю, что стрелка жизненного компаса подходит к границе «лучшего мира». Лучший ли тот мир? Да, лучший. Лучший только потому, что мы о нем ничего не знаем.

В тот мир ушли мои любимые люди, моя замечательная внучка Настя ушла уже. В церкви потеряла сознание, и не стало моей девочки...

Часто бывает, ночью проснусь и веду внутренние диалоги с моими ушедшими. Нет, я не сумасшедший. Просто давно живу на свете, и душа у меня лирика. Хотя жизнь моя сплошная проза.

---

---

 

Из биографии

Николай Дупак родился 5 октября 1921 года. Инвалид Великой Отечественной войны II группы. 25 лет был директором Театра на Таганке. Снялся более чем в 60 фильмах, среди которых «Любовь с привилегиями», «Бумбараш», «Единственная». Заслуженный артист России и Украины.

   

Возрастная категория материалов: 18+