Начало в «АП» за 24 октября Райком ВКП(б) выделил несколько партийцев, но все это подсобный контингент, который еще не может заставить арестованного говорить. И я вынужден использовать их в командировках по арестам»; «По Вашему приказанию выслал двух оперативников в район Мача»; «Я докладывал Вам, что в связи с непогодой партия арестованных с Мачи, более 150 человек, застряла в пути. Вины моей здесь нет. Я делал все, вплоть до того, что раздобыл бесплатно самолет и летчика. Поднялся буран, замело все дороги, движение остановилось. Прибудут арестованные не ранее 12 марта». Сутками арестованные шли по тайге в Бодайбо, не делая попыток обезоружить своих конвоиров. Такая покорность как-то не вяжется с образом врагов, руководителей шпионских организаций, диверсионных групп, обнаруженных Кульвецем. Люди были уверены, что в тюрьме разберутся в их невиновности. «Птичий язык» палачей «Организация бодайбинских дел» кругами расходилась по северу области, как волны по воде, хотя Бодайбо и Иркутск связывала только одна телеграфная линия. Чтобы телеграфисты не поняли сути ведущихся переговоров, использовался «птичий язык» палачей. Из телеграфной переписи заместителя начальника 3-го отдела УКГБ НКВД Иркутской области с Иркутском: «Кульвец - Троицкому: Привет = явился для переговоров = закуплено 900 голов скота = забить на мясо 280 дел = скот продолжает прибывать с мест = очевидно ближайшие 3 - 4 дня будет тысяча с лишним голов = следовательно до 10 марта произвести забои закупленного мною скота не успею = как быть?» Какой «скот» заготавливал на севере старший лейтенант, скажут отрывки из рапортов Кульвеца своему патрону Малышеву и указания последнего для Бодайбо. «Малышев - Кульвецу: Вам послали приговоры по тройке на 326 человек по первой категории, приводите их в жизнь - вот вам некоторая разгрузка...» «Кульвец - Малышеву: Чтобы не читали машинистки, пишу вам непечатно. Операцию по решению тройки провел только на 115 человек, так как ямы приспособлены не более чем под 100 человек. Операцию провели с грандиозными трудностями. При личном докладе сообщу более подробно. Пока все тихо, и даже не знает тюрьма. Объясняется тем, что перед операцией провел ряд мероприятий, обезопасивших операцию. Также доложу о них при личном докладе...» «Кульвец - Малышеву: Только сегодня 10 марта получил разрешение на 157 человек. Вырыли 4 ямы. Пришлось производить взрывные работы из-за вечной мерзлоты. Для предстоящей операции выделил 6 человек. Буду приводить в исполнение сам. Доверять никому не буду и нельзя. Ввиду бездорожья можно вывозить на маленьких 3 - 4-местных санях. Выбрал 6 саней. Сами будем стрелять, сами возить и прочее. Придется сделать 7 - 8 рейсов. Чрезвычайно много отнимет времени. Мое мнение, если Вы с ним посчитаетесь, - расстрелять сейчас. Чем дольше их держать, тем больше будет болеть голова. Положение у меня тяжелое. Забито все здание РО, все коридоры, занял столовую, здание милиции, склады РО и проч. Ведь лимит тюрьмы только 75 человек. Арестовано более 1000 человек. Прошу принципиально рассмотреть вопрос о лимите первой категории для Бодайбо. Меня очень огорчило, что из двух партий в 260 человек по первой категории идут только 157 человек. (10 марта 1938 года)». О выполнении приказа N 00447 Малышев рапортовал лично народному комиссару внутренних дел Союза ССР, генеральному комиссару государственной безопасности тов. Ежову: «Оперативная группа изъяла и ликвидировала только по районам Иркутской области более 4000 человек к-р элемента... Эта цифра неточная, может меняться только в сторону увеличения. В Бодайбинском РО УНКВД никакого учета арестованных не было». «Не жалеючи своего здоровья» Так вот: «изъяв и ликвидировав только по районам Иркутской области более 4000 контрреволюционного элемента в тяжелейших северных условиях» (так любил жалобиться этот охотник на людей), Кульвец уволился в запас «по состоянию здоровья». В Москве он устроился заместителем начальника оборонно-спортивного отдела ЦС общества «Динамо». Жил не тужил Борис Петрович, катался по командировкам. Но закатилась звезда Ежова, и бравый старлей запаса госбезопасности (рост 182 см, вес 85 кг) был арестован в июле 1940 года в Киеве, затем этапирован в вагончике в Иркутск. Он сразу же в знак протеста объявил голодовку, потом симулировал сумасшествие, не забывая писать письма Берия, Сталину... «Мой дорогой любимый Народный Комиссар! Прошу мне верить. Я никогда не думал, что меня арестуют, т. к. действовал всегда по своей партийной совести... Заявляю еще раз, и с этим я умру, что работал я честно. Вплоть до того, что по приговорам из Иркутска сам же приводил их в исполнение и в неприспособленных районных условиях приходилось таскать их на себе. Я приходил с операции весь обмазанный кровью. Но мое моральное угнетение я поднимал тем, что я делал нужное и полезное дело... Моя жизнь - это не частный случай, так можно многих пострелять...» Слова и мысли мерзавца, готового и дальше служить хозяевам, убивать - только бы его выпустили, только бы оставили жить. 13 мая 1941 года военным трибуналом НКВД Забайкальского округа Кульвец был приговорен к ВМН - расстрелу. Но военная коллегия Верховного суда Союза ССР 30 июня 1941 года высшую меру наказания (ВМН) заменила десятью годами ИТЛ без поражения в правах. 5 ноября 1944 года Кульвец будет освобожден из Омского ИТК-4. Так, к сожалению, благополучно закончилась судьба палача Бориса Кульвеца, хотя в то время лишали гражданских прав детей, подобравших на убранном поле полупустые колоски, сажали в тюрьму и пытали мальчишку, опоздавшего к началу рабочей смены на пять минут... Десять лет истекли для этого палача через три с небольшим года. Во имя какой веры? Два Ленских расстрела. В первом случае была ружейная пальба в безоружную толпу людей ради публичного устрашения. Тогда с большими натяжками ее пытались объяснить как вынужденную меру, использованную для пресечения разгула и вандализма возбужденной толпы. Но такая версия была отвергнута в процессе последующих расследований, поскольку никаких актов вандализма и погромов со стороны участников массового шествия не было установлено. На основании этого заключения ротмистр Трещенков, отдавший приказ открыть огонь, был обвинен в преступном действии и наказан разжалованием из жандармов. Он был зачислен в пешее ополчение С.-Петербургской губернии. С началом военных действий 1914 года не без его настойчивых просьб он по «высочайшему соизволению» был допущен в действующую армию и погиб на германском фронте в мае 1915 года. Организатор первого Ленского расстрела не признал себя виновным и полагал, что действовал во имя «Веры, Царя и Отечества». Первый Ленский расстрел в царское время публично расследовался, вызвал большой общественный резонанс. Второй Ленский (советский) расстрел в отличие от трагедии 1912 года никакого общественного резонанса не вызвал. Никаких дискуссий о том, что надо изменить в общественном механизме для исключения подобных событий, в советской печати не последовало. Да и не могло быть! Была идеологическая установка очистить общество от «социально чуждого элемента» и «врагов народа». Обществу вдалбливалась новая вера: ради прекрасного всеобщего завтра можно все!