• Фото АП
  • Военный фотокорреспондент Александр Неменов запечатлел боевые позиции на первой чеченской.
  • Фото из личного архива Евгения Паноченко (он справа).
  • Архив АРО РСВА: Грозный в декабре

Кавказская рулетка

— Первого июня 1994 года мне исполнилось 18 лет, 13 июня меня призвали в армию, а 19-го уже была присяга в «учебке» танкового полка, который дислоцировался в Завитинске. Еще через полгода я получил права механика-водителя танка и предложение продолжить службу в Екатеринославке. Мое родное село Мухинское оттуда всего в сорока километрах, но я подумал: «Зачем себя лишний раз искушать, служить надо подальше от дома». Отказался, а буквально через неделю нас направили в Чечню, где тогда уже начались военные действия. Прямо нам об этом не сообщили. Сказали, что мы едем в командировку в Хабаровск на две недели, но почему-то вещей дали, как на два года. Мы все поняли. Потому что из телерепортажей знали, что в Хабаровске формируют полк для отправки в Чечню.

У каждого солдата был выбор. В части на Красной речке всех построили на плацу: «Кто не хочет ехать в Чечню, шаг вперед». Из тысячи отказались всего три человека. На четвертые сутки мы прибыли в Мулино, это под Нижним Новгородом, но оказалось, что гаубичный полк уже набрали. Мы лишние оказались, и нас решили отправить назад, в Завитинск. Но в последний момент подходит офицер и говорит: «Трех бойцов не хватило на минометы». Нас поставили в ряд, он шел и указывал пальцем: «Ты, ты и ты — за мной». Это было, как в «русской рулетке», с труднопредсказуемым исходом.

Поймали Басаева и отпустили

— Когда подъезжали к Моздоку, появилось реальное ощущение приближающейся войны. Эшелоны шли навстречу все прострелянные, раскуроченные взрывами. 18 января 1995-го на станции Червленная мы еще танки не успели выгрузить, как на нас напали боевики. Появились первые потери и первая мысль: «Как выжить в этом аду?!»

Шел второй штурм Грозного. Мы окопались в пригороде, и одной из наших задач было — сужать кольцо вокруг города, откуда вытесняли бандформирования, а мы их должны были встречать. А вторая задача — сопровождение колонн с гуманитарной помощью для мирных жителей. Боевикам нужно было еще больше обозлить местное население, настроить против русских. И они подрывали машины с продуктами, не жалели своих же чеченцев — ни женщин, ни стариков, ни детей. Тогда я впервые понял, что значат слова: «У бандитов нет национальности».

Иногда к нашим позициям выходили беженцы. Как-то днем смотрим: дедушка с ребенком идет. Говорит: «Нам дальше через поле надо». Их сопроводили, чтобы случайно на растяжке не подорвались. А потом боец заметил, что дед орешки бросает — метки ставит, чтобы боевики мины сняли и проползли. Однажды самого Басаева задержали. И… отпустили. При нем документы были, но оружия не было. А если оружия нет в руках, то ты — мирный житель, задерживать нельзя. Хотя все знали, что это боевой командир.

Архив АРО РСВА: Грозный,  январь 1995 г.

Та война была самым большим предательством по отношению к нашей Российской армии. Сколько раз было: мы окружаем боевиков, осталось только нанести последний удар, и тут объявляют перемирие: «Стрелять нельзя!» А потом мы с ними же воюем, они берут в плен наших солдат, сдирают с живых кожу… Нас не готовили к тому, что может ожидать нас в плену. Непонятно почему: видимо, боялись травмировать психику и вселить в сердца страх. А страх был, конечно. И отчаяние было от безвыходности ситуации. С нами служили афганцы, они рассказывали, что даже в Афганистане все понятнее было. А у нас — одно предательство со всех сторон. В первую чеченскую даже тост поднимали: «За то, чтобы свои в спину не стреляли!»

«Заказывали песни наемникам»

— Боевики знали о всех наших передвижениях, все наши рации прослушивали. Иногда мы ходили к танкистам, просили, чтобы они по рации заказали для нас песню у боевиков. Среди их наемников было много украинцев, встречались и латыши, и русские. Один парень из Владивостока был. «Здорово!» — «Здорово!» Просишь: «Парни, поставьте такую-то песню». Ставят. Сидишь слушаешь…

Когда мы их позиции завоевывали, такое ощущение было, что они к войне давным-давно готовились. Окопы металлом укреплены, сверху деревья, которым лет по двадцать, рядом трубы железные вкопаны, чтобы пулеметы ставить, подземные тоннели прорыты для отхода.

Еще лет пять после Чечни меня преследовал гул в ушах от генератора электроподстанции, и я не мог избавиться от неприятного ощущения тяжести в ногах от мокрой «кирзы». Однажды нас четверо суток без перерыва обстреливали — просто не давали спать. Я тогда еще наводчиком был, только присядешь, а тебя уже поднимают: «К бою». От усталости засыпали стоя. Проснулись, а окопы в воде, у нас только головы торчат. Не заметили, что дождь со снегом пошел. Боец один бегает, кричит от боли: руки-ноги отморозил. 

«В «учебке» меня готовили на механика-водителя танка, а в Чечне поставили наводчиком миномета. Научился быстро — война заставила».  Фото из личного архива Евгения Паноченко (он справа).

Там было все: и трусливость, и глупость, и ошибки командиров, и много случаев, когда солдаты и офицеры гибли из-за несогласованности действий или слабой подготовки. Середина апреля. Пошли к реке проверять позиции. Стали возвращаться, и вдруг по нам огонь открыли. Буквально в метре от меня пули одна за другой по воде буль-буль… Залегли с пацаном на землю, стрелять в ответ не стали: там же наши стоят. Выждали немного и — перебежками вдоль берега. Потом выяснилось: это два офицера наших решили коптильню сделать, мангал простреливали, а мы в это самое время как раз напротив шли.

Три снайперские пули в теле комбата

— 30 мая 1995 года нас направили в Аргунское ущелье, где проходила единственная дорога из Чечни в Грузию. Там действовало много групп сепаратистов. В горах легко замаскировать ниши и пещеры, в которых боевики устраивали склады с оружием и схроны. Накануне в ущелье был бой с бандой Хаттаба, военные понесли большие потери, а 31-го наша минометная батарея попала в засаду. Нас уже поджидали.

«Если бы можно было отмотать жизнь назад, как в кинопленке, ты согласился бы поехать туда, зная, что с тобой произойдет? У тебя же был выбор отказаться еще на плацу в Хабаровске?» — «Нет. Я не мог поступить по-другому».

Еще по пути движения колонны на нас вышла военная разведка. Я ехал в предпоследней машине и слышал, как ребята нам кричали: «Останавливай колонну! Впереди засада!» Но передать командиру мы не могли: боевики «заглушили» нам все рации. Они знали о нашем передвижении и готовились заранее. Подбили головную машину, и вся техника встала. С гор пошел шквал огня. Мы поставили минометы, но для ближнего боя они бесполезны. По нам били из автоматов, а впереди колонну расстреливали снайперы.

Три снайперские пули достали нашего комбата Андронова. Помню, что одна пуля ему в руку попала, а другая пробила позвоночник. Говорят, что выжил. Те офицеры, кто через Афган прошли, перед выходом на боевые операции снимали знаки отличия, а этот был «новенький». Перед выходом в Аргунское ущелье нам почему-то поменяли все командование: убрали всех «старых» офицеров, кто уже имел опыт боевых действий в горах. Мы не придали этому значения, но потом хлебнули сполна.

«Танки пустили прямо по нам»

— Нас бы всех положили в том ущелье, если бы не разведчики — они вызвали подмогу. Сколько продолжался бой, уже не помню, когда прибыли танки. Ущелье узкое, дорога забита машинами, как им пройти дальше к боевикам? Вот и решили пустить наши танки прямо по нам.

Мы лежали под машинами, отстреливались и сначала ничего не поняли. Это сзади от рева газотурбинного двигателя Т-80 хоть уши затыкай, а когда танк движется на тебя, то на расстоянии до 30 метров его совсем не слышно. Первое, что доносится до слуха, — это лязг зубьев ведущих колес. Я и этого не слышал. Почувствовал мощный удар чего-то о стоящую сзади меня машину. Поворачиваюсь, а 46-тонная махина движется прямо на меня. Успел только рвануть миномет, чтобы он встал между танком и кузовом машины, и меня не разрезало пополам. В ту же секунду танк остановился. Другие бойцы стали кричать, кого-то раздавило — солдатику, который рядом со мной отстреливался, прямо по голове гусеница проехала. Мне позвоночник сломало.

«Конвертов не было, написал письмо домой, свернув листок треугольником. В таком виде его и получили мои родные».

Лежу, вижу горы, боевики бегают. Рядом с головой автоматная очередь прошла. Боли нет, а пошевелиться не могу. Уже не надеялся, что меня спасут. За месяц до этого мне из дома прислали письмо и фотографию, где была вся наша семья: папа, три брата и сестра. Так захотелось их еще раз увидеть. Я нащупал рукой аптечку, достал шприц пластмассовый и через одежду сделал себе укол. Смутно помню, как нас потом вытаскивали из-под покореженной танками техники, грузили в машины. Когда на «вертушку» грузили, я еще даже встать пытался, хотя ног совсем не чувствовал.

За сутки сменил три госпиталя

— Когда мы взлетали, боевики стрельнули по нам из гранатомета. Повезло — промазали. Последнее, что я видел, сильную вспышку за окном. Потом потерял сознание. Очнулся в Грозном. Мне делали операцию, когда боевики стали штурмовать военный госпиталь. Пока наши отбивались, меня успели прооперировать и сразу — на вертолет. Во Владикавказ прибыли — опять эвакуация. Всех прибывших раненых погрузили на самолет, а приземлились в Самаре 1 июня, как раз в мой день рождения. Три госпиталя сменил за сутки, а казалось, что вечность прошла.

Первое впечатление: я как будто оглох, в Чечне же полгода постоянно: взрывы — стрельба, взрывы — стрельба, а тут тишина. Что еще поразило: ложь лилась со всех телеканалов. В новостях передали: «За сутки в Чечне восемь раненых и двое убитых». А нас одним рейсом сразу 180 человек раненых в Самару доставили. Сколько солдат из нашей части полегло в Аргунском ущелье, где нам устроили засаду, точно не скажу. Запомнил только молодого офицера, которого везли со мной в одной машине к «вертушке». Я «300-й», то есть раненый, а он — груз 200. Сутки всего прослужил в Чечне: только прибыл, а на следующий день его отправили в горы. И получай, мать, сына «в цинке». Иногда спорят по поводу, можно ли было быстро закончить чеченскую войну? Я там был, все видел и уверен — можно.

Возрастная категория материалов: 18+